Кропоткин 16 августа отвечал:
«Дорогой Петр Лаврович.
Я выезжаю завтра, в среду, вечером и буду в Париже в 1 ч. 40 м. в четверг. Проеду через Дувр и Кале.
Благодарю Вас очень за предупреждение, которое — если я верно его понял — не так невероятно, как кажется.
О времени моего приезда в Париж не говорите никому.
Крепко жму Вашу руку.
П. К.»
Лавров его встретил на Северном вокзале. Приехали вместе на улицу Сен-Жак.
Кропоткин прочел письмо Белоголового и согласился, что сведениям Лорис-Меликова можно верить. Этот бывший министр известен своим либерализмом, правда весьма относительным. Его правление даже называли «диктатурой сердца», хотя казни при нем отнюдь не были отменены. И ведь это он убедил царя упразднить Третье отделение, передать его дела департаменту полиции. Теперь же, по слухам, реакционеры обвиняют Лорис-Меликова в том, что своим попустительством он сделал возможным убийство царя.
Кропоткин уехал в Швейцарию.
Слухи о тайном обществе реакционеров становились еще более определенными, выяснилось, что оно именуется не «Дружиной спасения», а «Священной дружиной». Кропоткин сообщил в письме услышанное от кого-то в Женеве: некая русская дама должна прибыть в этот город с поручениями от «Священной дружины» — быть может, она-то и собирается тайные приговоры исполнять… Сообщение казалось фантастическим.
Кропоткину швейцарские власти объявили, что он, как нежелательная личность, обязан немедленно покинуть пределы страны. Он перебрался во Францию, а затем уехал в Лондон.
В круг парижских знакомых Лаврова, как нежданная радость и утешение, вошла в этом году Варвара Николаевна Никитина — замечательный человек, милая женщина, добрая душа.
Маленькая, хрупкая, она была почти на двадцать лет его моложе. Личная жизнь ее сложилась неудачно: в молодости она вышла замуж за человека вполне порядочного, но нелюбимого. Потом она болела, по совету врачей и на средства отца (он был состоятельным человеком) надолго уехала в Италию, где решила, что к мужу не вернется. Из Италии она приехала в Париж. Отец регулярно высылал ей деньги, но она стремилась сама зарабатывать на жизнь. Вместе с подругой, Елизаветой Блонской, поселилась она в маленькой квартирке на шестом этаже, под крышей дома № 48 на улице д'Асса.
Она была достаточно образованна и теперь писала по-французски статьи в парижскую газету «La justice» («Справедливость»), где уже от случая к случаю печатали статьи Лаврова и где редактором был известный радикал Клемансо. Она писала о событиях в России, стремясь правдиво освещать борьбу русских революционеров против царского режима. Подписывала статьи своей девичьей и вполне французской фамилией Жандр. У нее была порывистая натура, истинный темперамент журналиста. Такой ее узнал Лавров.
Вдвоем с подругой она пришла на его квартиру 14 июня — поздравить с днем рождения. День этот оя уже отвык отмечать, но вот они узнали, что сегодня ему исполняется пятьдесят восемь, и пришли. Не застали дома и оставили записку: «Хотели принести вам цветы, как это делается в Италии, но убоялись насмешек над женской сентиментальностью». Они его поздравляли, и он был растроган.
На лето он из Парижа никуда не выезжал. Не любил безделья, хотя бы и на лоне природы, да и не мог позволить себе праздного существования даже на несколько дней. Для душевного равновесия ему было необходимо постоянное сознание, что он не ест хлеб даром. Исполнением нравственного долга был для него повседневный труд с пером в руке. Он страшился оторваться от работы и оказаться без дела. А для отдыха ему достаточно было высыпаться но ночам.
Другое дело — Варвара Николаевна. Ей, конечно, было необходимо отдохнуть, и она поехала на лето в Пиренеи. Поехала вдвоем с подругой, и следом отправился в Пиренеи неравнодушный к ней доктор Летурно, известный в Париже антрополог и философ. «Он, право, хороший человек, и вы к нему будьте снисходительны» — так написала Варвара Николаевна в письме к Лаврову. Но сама же относилась к Летурно иронически: «…мой друг философ настолько мил и оживлен, насколько его натура способна».
В середине сентября она прислала письмо: «В конце месяца надеюсь с вами видеться. Как только приедем, сейчас прибегу».
Она приехала. Снова стала приходить к нему по вечерам. Широкий абажур над лампой оставлял большую часть комнаты в полумраке, Варвара Николаевна сидела в углу дивана, положив тонкую, слабую руку на подлокотник. Лавров говорил и говорил обо всем, что его волновало, и светло становилось на душе, когда он видел и чувствовал, как эта маленькая женщина отзывчива на его слова.