Оставалось надеяться, что народовольцы сумеют все ( проблемы издания решить и трудности преодолеть.
Вечером 19 марта он приехал в социал-демократический клуб рабочих в Сити, в центре Лондона. Сегодня здесь отмечали годовщину Парижской Коммуны. На стенах небольшого зала он увидел размашисто написанные плакаты; «Разрушьте иго нужды!», «Разрушьте иго рабства!», «Хлеб — это свобода, свобода — это хлеб!», «Да здравствует Коммуна!», «Да здравствует революция!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Он поднялся на невысокие подмостки и произнес подготовленную речь. Сказал по-английски — громко, чтобы все могли его расслышать:
— Европа следит с любопытством и удивлением за кровавыми фазисами борьбы, которую небольшая группа революционеров ведет с русским императорским правительством… И здесь, как и в борьбе Парижской Коммуны против Версаля, для постороннего зрителя идейная подкладка заслонена трагизмом отдельных событий… Какая историческая сила могла двигать Перовскую, когда эта смешливая девушка с кротким и нежным характером, по свидетельству всех, близко ее знавших, подает знак платком на берегу Екатерининского канала, и этот знак есть знак смертельного удара для Александра Второго?.. На какой общественно-стихийной почве вырос тот фанатизм, с которым герои и мученики русской революции идут умирать на виселице и на каторге? Все это не может быть случайностью. Тут мы должны искать не борьбу личностей, а борьбу исторических принципов.
Он хотел подчеркнуть, что русские революционеры — духовные наследники Парижской Коммуны. Он хотел, чтобы эти понимали здесь, в Лондоне, — ради этого произнес сегодняшнюю речь.
Он был очень огорчен, когда на следующий день не нашел в лондонских газетах никаких сообщений об этом собрании.
Варваре Николаевне он написал, что его ожидает большая работа, предложили ее народовольцы. Не стал уточнять, что речь идет об издании революционного журнала. Предупредил; рассказывать об этом пока что никому не следует — и попросил уничтожить письмо.
«Будьте спокойны, — отвечала она, — Все, что вы мне высказали, останется между нами; я вполне понимаю всю важность этого для вас и с моей стороны слишком дорожу вашим доверием… Я смутно понимаю, в чем дело, расспрашивать, конечно, не смею; надеюсь, что ваше тонкое нравственное чутье вам говорит лучше всех моих слов, насколько я сочувствую всему, что вас касается, и что я (насколько это возможно) всегда буду посвящена в вашу жизнь». Написала, что редакцию «Justice» она уже поторопила с выплатой ему гонораров за статьи, напечатанные в газете. «Теперь все в редакции так со мной любезны, что я не надивлюсь, а всем этим кому я обязана? Все вам…» Написала, что один из редакторов газеты, Шарль Лонге, хочет даже представить ее Карлу Марксу, — Лопге был мужем старшей дочери Маркса Женни…
«Здоровье мое из рук вон плохо, — жаловалась Варвара Николаевна в письме, — спать не могу без опиума, — такие припадки кашля, сил ни на грош и аппетиту также.
И все это еще без всяких треволнений, нравственных, все меня балуют наперерыв, кроме, впрочем, отца, с которым, находимся в письменной полемике.
Жаль мне, Петр Лаврович, что вы все вечера проводите в таком одиночестве. Как бы. хотелось перелететь море-окиян и проболтать вечер с вами за чашкой чаю… Да это еще будет».
Через неделю написала ему:
«Здоровье лучше, и сегодня еду слушать Девятую симфонию Бетховена — зачем не с вами!»
«Слышала мессу Бетховена в Notre Dame, — рассказывала она в другом письме, — более полного музыкального наслаждения трудно себе представить, — музыка вдохновенная, глубокая, исполнение превосходное, а где же найти более поэтическую обстановку, как величественные своды готического храма? Я была на хорах и села нарочно так, чтобы не видеть вовсе комедии, происходившей внизу… и уверяю вас, что провела часа два в каком-то сне. Это не был «Сон в летнюю ночь», но «Сон в Notre Dame» под звуки Бетховена. Иногда мне приходит в голову, что во мне живет «немой» поэт, такое богатство образов, ощущений, мыслей теснится в голову в иные минуты сильного потрясения, но это, вероятно, кажется всем впечатлительным людям, которые действительно имеют одну общую черту с поэтами: нервный темперамент, сильно все воспринимающий. Беда от него чаще всего, но иногда и хорошо…»