Она действительно рассердилась:
«Странный вы, право, человек, Петр Лаврович! Из вашего письма выходит просто, что ваши друзья должны бы сожалеть о том, что покушение на вашу жизнь не удалось, так как ничего лучшего для вас и желать нельзя».
Он уже послал письмо Вырубову с просьбой навести справки, нельзя ли ему будет вернуться в Париж в скором времени.
Вырубов сообщал 7 апреля: «Сейчас только возвратился от Гобле, с которым объяснялся о вашем деле. Ответ его на мой вопрос был самый неожиданный, самый изумительный!.. Вот, почти текстуально, что мне сказал гражданин министр: «Возвращение господина Лаврова в настоящую минуту, быть может, несколько преждевременно, но скажите ему, что, когда он сочтет возможным возвратиться, чтобы он об этом не сообщал правительству. Это во всех отношениях удобнее». Последнее он повторил мне еще раз на прощание, с весьма знаменательной улыбкой. Переводя все это на общечеловеческий язык, оказывается следующее: подождав еще недельки четыре, вы можете спокойным манером укладывать чемодан…»
«Я надеюсь скоро приехать в Париж», — написал Лавров Варваре Николаевне.
«Я надеюсь, дорогой Петр Лаврович, что вы мне напишете, когда именно вы приезжаете, — ответила она, — я сюрпризов, даже приятных, не люблю, они мне нервы расстраивают. Зато нахожу, что нет ничего приятнее в жизни, как ожидание чего-нибудь радостного, а ведь увидеть вас будет великая радость».
Вместе с тем она признавалась ему, что кашляет ночи напролет и чувствует себя разбитой. Но вот наступили в Париже великолепные теплые дни, можно и нужно было побольше дышать весенним воздухом, и она стала ходить на прогулки в близкий к ее дому Люксембургский сад.
Она получила наконец, к большому своему облегчению, письмо от отца и написала Петру Лавровичу: «Отец извиняется передо мною и перед социализмом и присылает деньги, выражая надежду, что я их приму. Я, конечно, ответила сейчас же, что… в свою очередь прошу извинить за резкий тон. А все-таки он у меня очень хороший…»
Она еще написала, что все парижские знакомые Лаврова думают, что он уже может вернуться и его здесь не потревожат. Министерство внутренних дел было бы даже довольно его возвращением: тогда бы газетные нападки на министерство прекратились. «Оно только бы не желало официально нести ответственность, потому что геройские поступки не в его характере».
Вырубов 1 мая подтверждал: «…вы можете возвращаться совершенно безопасно. Будут за вами, разумеется, следить, но тревожить вас не будут…»
В самом деле пора было возвращаться.
В тот самый день, когда он вернулся в Париж, 8 мая, в швейцарском городке Веве состоялся суд. Рассматривалось дело Михеевой, обвиненной в покушении на убийство магдебургского коммерсанта Отто Зальге.
На суде Михеева спокойно утверждала, что в зале присутствует не Отто Зальге, а Петр Лавров, покрасивший — чтобы его труднее было узнать — волосы и бороду. Этот Лавров, по ее словам, имеет большую силу и подкупил ее адвоката. Она ненавидит англичан, считает их главными врагами России, а Лавров прежде был патриотом, но теперь продался англичанам.
Три врача-эксперта нашли, что у подсудимой несомненный психоз. Отвергли предположение о симуляции. Суд принял решение передать подсудимую префекту полиции округа Веве, чтобы отправить ее в Россию, домой…
Вся эта история, когда имя Лаврова липший раз попало на столбцы газет, осталась нелепым казусом, однако можно было задать себе вопрос: ну а если бы на месте магдебургского коммерсанта оказался действительно он, Лавров? Стал бы он оправдываться перед этой сумасшедшей, доказывать, что он остался патриотом и никому не продавался? Схватил бы плетеный стул? Держал бы ее за руку? Или же просто встал бы перед ней и подставил под пулю голову?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Лондонские друзья снабдили его новым паспортом, В паспорт была вписана немецкая фамилия Кранц. Под этой фамилией он вернулся в Париж, на улицу Сен-Жак, в свою прежнюю квартиру. Предупредил консьержа, что теперь он не Лавров, а Кранц. То есть для полиции он Кранц, а для друзей у него фамилия прежняя. И консьерж спокойно продолжал называть его Лавровым, другую фамилию вспоминая лишь тогда, когда приходили письма, адресованные господину Кранцу.