У ворот дома, где он жил, теперь целыми часами стояла неизвестно чья карета — в ней, кажется, сидел сыщик, обязанный наблюдать, кто посещает русского революционера: новая фамилия в паспорте никого не обманула.
Встречи с ним не должны иметь ни для кого неприятных последствий — вот что его теперь заботило постоянно. Если приходил человек незнакомый, когда кто-то уже сидел в кабинете, Лавров сажал оберегаемого гостя в неосвещенный, затененный низким абажуром угол и называл его вымышленным именем. Правила конспирации! О них нельзя было забывать.
Самым частым и желанным гостем была Варвара Николаевна. Вообще для гостей он назначил определенный день — четверг, по четвергам знакомые и незнакомые приходили без приглашений. Он заранее покупал печенье к чаю — для мужчин, пирожные с кремом — для дам. Кто-нибудь помогал ему ставить самовар. Так как ни буфета, ни обеденного стола у него не было, он к вечеру освобождал свой письменный стол от книг и бумаг, а тарелку с пирожными ставил в ящик стола и доставал, когда самовар был готов. За чаем, конечно, обсуждали новости, спорили о проблемах политических. Иногда читали вслух его любимого Шекспира. Но здесь каждый мог, если считал нужным, назвать себя только Петру Лавровичу и остаться неизвестным для остальных.
Однажды явились приезжие из России, либеральные деятели. В споре они стали нападать на образ действий революционеров, но соглашались: положение в России тяжелое, так дальше продолжаться не может…
Тогда Лавров сказал:
— Положим на минуту, господа, что программа деятельности революционной партии неверна. Дайте другую программу, чтобы выйти из теперешнего положения, и обсудим ее.
Но никакой программы у либеральных деятелей не было…
В эти дни Лавров писал статью «Шекспир в паше время». Размышляя о трагедиях Шекспира, он приходил к выводу: «Гибель, если отступаешь перед делом, которое перед тобой поставила история. Гибель, если в деле не различаешь друзей от врагов, союзников от противников, если не присоединяешь понимание к решительности. Человек должен быть вооружен с головы до ног для жизненной борьбы, вооружен знанием и решимостью… Надо действовать и бороться, вот все поучение, которое мы извлекаем из драм Шекспира; надо вооружаться для действия и борьбы; надо быть всегда готовым к действию и борьбе…»
Дом в Буживале, где жил Тургенев летом, — деревянный, двухэтажный, опоясанный широким балконом, с мансардой под островерхой крышей, — стоял в глубине сада, на холме. Просторный кабинет писателя на втором этаже по утрам был освещен солнцем и, наверно, казался бы еще светлее, не будь темно-красных обоев на степах и мебели черного дерева с темно-красной обивкой. За окнами шелестела листва. Из открытой двери на балкон виднелась вдали сверкающая на солнце Сена.
Когда Лавров поднялся в кабинет, Тургенев позвал его с балкона — он сидел в глубоком кресле, и ноги его прикрывал красный полосатый плед. Сидел он почти не шевелясь и не мог встать навстречу гостю, лишь протянул руку. Он заметно сдал.
О его болезни Лавров узнал в первые же дни по возвращении в Париж, беспокоить больного было совестно. Но вот теперь, уже в июне, получил от него записку, написанную карандашом: «Завтра меня перевозят в Буживаль». Тургенев приглашал: «Заверните в хороший денек — я Вас хорошим чаем напою — и мы поболтаем». Сегодня с утра была прекрасная погода, и на дачном поезде с вокзала Сен-Лазар Лавров приехал в Буживаль.
Они сидели на балконе, ветерок доносил запах скошенной травы, пригревало солнце. Тургенев тихим голосом рассказывал о том, что задумал новый роман, Б этом романе он хотел бы показать и противопоставить два психологических типа. Вот представьте: русский социалист-революционер и его французский единомышленник. Ведь они живут не просто в разных странах, но в разных исторических условиях. Русский борец за прогресс отстаивает интересы обездоленного парода, но в народе его сторонятся, не понимают. Потому что между русской интеллигенцией и народом — роковая пропасть, вырытая всем ходом истории. Подобную пропасть не приходится преодолевать французскому социалисту. И если русский вечно занят разрешением нравственных проблем, поисками истины, то француза, право же, эти проблемы так не мучают…
Ах, если бы роман удалось написать! Тургенев смутно представлял себе, чем же действительно болен, и еще надеялся, как только здоровье позволит, поехать на родину, в Орловскую губернию.