Совещания проводились на квартире Марины Никаноровны на улице Флаттере в дневное время, так как в Париже было принято ложиться спать не позднее десяти вечера и консьерж этого дома смотрел на поздние собрания косо: как и все парижане, он считал, что для собраний существуют отдельные залы и кафе. Так что расходились участники совещаний еще до сумерек — по одному, по двое. Улица Флаттере, короткая и кривая, в виде буквы Г, выходила одним концом на бульвар Пор Рояль, другим — на улицу Бертоле. Расходились в разные стороны.
Поздних собраний Лавров и не любил. Тяготился ими потому, что к его крайней близорукости в последние годы добавилась куриная слепота — он почти ничего не видел в темноте и в ночное время не мог ходить по улицам без провожатого. По субботам у Марины Никаноровны устраивались редакционные собрания «Вестника» и, если собранна затягивалось до темноты, кому-нибудь приходилось провожать Петра Лавровича домой. Хорошо еще, что жил он близко.
На совещаниях съезда народовольцев он убеждался, что молодые делегаты из России вовсе не склонны признавать Тихомирова и Полонскую своими руководителями. Их авторитет оказался сильно подорван. Лавров сразу увидел: не только он один возмущен тем, что от него долго скрывали истинную роль Дегаева. Петербургские народовольцы обвинили Тихомирова и Полонскую в том же. Обоим пришлось оправдываться…
Съезд постановил, что Исполнительный комитет должен находиться в России, — совершенно справедливо! Лавров это решение со всей убежденностью поддержал. Далее решили, что за границей останется «делегация Исполнительного комитета» то есть Тихомиров и Полонская. Взамен «соломенного» комитета избрали Центральную группу во главе с Распорядительной комиссией. В Распорядительную комиссию вошли трое: Лопатин, Сухомлин и Неонила Салова, молодая энергичная женщина. На собраниях она больше молчала, и привычным ее жестом был взмах руки, сжатой в кулак.
В марте, в назначенный день отъезда Лопатина, Лавров зашел к нему попрощаться в меблированные комнаты на улице Мешен. Сегодня уезжала в Россию также Неонила Салова. Караулов и Сухомлин уехали раньше.
Герман Александрович нетерпеливо ходил по комнате. С утра он несколько преобразился: выбрил щеки, бороду подстриг веером. Показал свой английский паспорт на имя безвестного Норриса. Что ж, в Петербурге, на улице, он вполне сможет выдавать себя за иностранца: свободно говорит по-французски и по-английски, золотые очки, серая мягкая шляпа с широкими полями, короткое французское пальто.
Проще всего — добраться до Петербурга. Там ему надо будет решить задачу труднейшую. Ведь он должен попытаться восстановить разбитую партию «Народная воля», преодолеть тяжкое взаимное недоверие, порожденное дегаевщиной. Сейчас Герман Александрович, пожалуй, единственный человек, который может за это взяться. Так хочется верить, что эта задача ему по плечу.
Выехать из Парижа надо по возможности незамеченным. Никто не должен провожать Лопатина на вокзал. Вдвоем они спустились по тихой лестнице, внизу остановились, взглянули друг другу в глаза, крепко обнялись и сказали вполголоса «до свиданья». Порознь вышли на улицу.
Лопатин укатил на извозчике, а Лавров отправился домой пешком. Надо было пройти всего полтора квартала. Пересек оживленный бульвар Пор Рояль. Пахло весной, и вот-вот должны были зазеленеть каштаны.
Он вернулся к себе. Дома опустился в кресло, с тоской подумал о том, что не был на родине уже четырнадцать лет, но не может, как Лопатин, отправиться нелегально в Россию. Приносить пользу он может только своим пером, и, значит, его место здесь… Протирая платком очки, он сидел в одиночестве, тихо было в квартире и только слышно, как тикают часы,
Из Петербурга пришло известие, что начались правительственные репрессии против журнала «Дело», совпавшие с закрытием «Отечественных записок». «Отечественные записки» были запрещены как журнал, который «не только открывает свои страницы распространению вредных идей, но и имеет ближайшими сотрудниками лиц, принадлежащих к составу тайных обществ». В числе этих последних подразумевался, конечно, и Лавров.
Печататься и зарабатывать своим пером ему становилось негде. «Вестник Народной воли» не только не был для своих авторов источником заработка, но мог издаваться лишь при денежных дотациях, а средства поступали из России еще более скудные, чем в свое время для издания журнала и газеты «Вперед!». Это наводило на печальные размышления о недостатке интереса и сочувствия к «Вестнику» в России.