А вместе с тем Лопатин писал из России Тихомирову и Полонской: «…думаю, что пока журнал наше единственное спасение (как фирмы, рассчитывающей на лучшее будущее), наше самое солидное предприятие, наша важнейшая задача. Если продолжать его неуклонно и обеспечить ему правильный ввоз, это поддержит нас до лучших времен».
Надо было держаться!
В женевской типографии был отпечатан 2-й том «Вестника Народной воли». В нем Тихомиров поместил статью «В мире мерзости и запустения (По поводу казни Судейкина)». Статья была, что и говорить, написана с пониманием таких людей, как Судейкин. О нем Тихомиров писал так:
«Истребить революционеров поголовно он не мечтал, слишком хорошо понимая, что они — явление неизбежное. Да едва ли он и пожелал бы истребить их вконец. «А чем же мы будем жить, — говорил Судейкин, смеясь, в минуту откровенности, — нет, я на развод оставлю». Не истреблять революционеров нужно, а только сделать их слабее полиции, т. е., другими словами, сделать для них невозможною организацию сил. Для этого нужно достигнуть того, чтобы честных людей было вообще как можно меньше, а вера в их существование совершенно бы исчезла… Нужно, чтобы мерзавец перестал стыдиться своей мерзости, чтобы честный человек не имел никакой возможности убедить других в своей неподкупности».
Судейкин «поставил себе за правило обращаться о предложением поступить в шпионы — решительно ко всякому». Однако, справедливо замечал Тихомиров, «нравственная порча, предательство, подкупность — все это сильные средства только для разрушения. Построить на них ничего нельзя…»
После дегаевской истории приходилось возвращаться к вопросу о нравственном долге революционера. Для 3-го и 4-го томов «Вестника» Лавров подготовил статью «Социальная революция и задачи нравственности». Он писал о том, что деморализация в рядах социалистов вызывается нравственным разложением общества, против которого они борются. Главное препятствие на пути прогресса — царское самодержавие. «Безнравственная форма государственной власти должна перестать существовать»,
В письмах к Тихомирову и Полонской Лопатин не перечислял своих конкретных действий — по вполне понятной предосторожности не доверяя бумаге. «Что вы думаете, господа, о моем молчании? Сильно ли ругаете меня? — спрашивал он. — …Скажу только уже и сейчас в свое оправдание, что личною жизнью я здесь не жил, простых знакомств (для благородства) не имел, за дамами не ухаживал, частных писем никому не писал, книг не читал, да даже и в газеты заглядывал редко; сиднем тоже не сидел, а напротив того — все таскался из края в край, редко ночуя дома больше двух или трех раз в неделю, тратя на разъезды больше, чем на пропитание».
Из Парижа ему почти ничем не могли помочь.
В субботу 25 октября Тихомиров пошел на улицу Флаттере к Марине Никаноровне, будучи в полном смятении. Он уже знал убийственную новость, напечатанную в «Justice»! в Петербурге арестован Герман Лопатин. Неделю тому назад на Невском проспекте, у Казанского собора, его схватили сыщики.
Пришел к Марине Никаноровне и Лавров. Он был так угнетен известием, что на сегодняшнем редакционном совещании сразу поставил вопрос: как же теперь — стоит ли продолжать издание «Вестника»? Марина Никаноровна твердо сказала: стоит, а Тихомиров растерянно ответил, что пока он отказывается этот вопрос обсуждать.
Новости были ужасные. Из Петербурга сообщали в письмах, что Лопатин при аресте не успел уничтожить листки со множеством адресов — по этим адресам идут аресты.
«Крах петербургский, по-видимому, самый отчаянный, — записал в дневнике Тихомиров. — Пишу статью и спрашиваю себя: зачем? Что делать? Я еще никогда не был в таком настроении, близком к отчаянию».
Ему передали письмо из Петербурга от молодого народовольца, поэта Петра Якубовича. После ареста Лопатина и его друзей Якубович должен был возглавить немногих избежавших ареста народовольцев, и Тихомиров, отвечая на его письмо, еще старался вдохновить его на активные действия.
Якубович откликнулся горячо: «Сегодня, 31 окт. (по старому стилю), получил я наконец Ваше письмо, и, право, оно влило в меня новую бодрость и силу, — конечно, не фактами, которые прискорбны, а своей верой в дело и готовностью продолжать его во что бы то ни стало, хотя бы рок сулил нам еще не один раз втаскивать на верх горы камень Сизифа». В конце письма задавал возрос: «Что скажете о террористическом акте (Толстой)? Он необходим. Люди есть, бомбы изготовить можно. Затрудняет лишь денежный вопрос и как».