Где эта жизненная сила, некогда не знавшая удержу? Почему решимость сменилась раздумьем и сдержанностью? Разве тяготение к душевным чертам желанного характера, столь необходимое для его существования, миновало? Или в пору солидной зрелости влюбление невозможно?
Ни то, ни другое, любви все возрасты покорны, но по мере формирования характера два процесса развиваются в душевном складе человека; все разборчивей и строже становятся запросы друг к другу и в то же время черствеют приобретенные навыки, взгляды и слабости. То, что просто решалось в детской любви, более сложно в пору отрочества и еще трудней для человека пожилых лет. Опыт жизни подсказывает избегать одного, домогаться другого, страхи и опасения рисуют картину одну тягостней другой, — вместо прежнего восхищения утверждается подозрительность. Юные влюбленные без долгого раздумья мирятся с тем, что кажется им друг в друге неприятным, — увы, зрелость бессильна чем-либо поступиться. Нет прежней гибкости и приспособляемости, без которой любовь и согласие невозможны.
Бывают влюбления и в старческом возрасте, но кто знает, что служит им опорой — истинное ли чувство любви или ложное подспорье спутника.
Верно ли утверждение, что любить можно только один раз? И да, и нет. Последующее влюбление не будет походить на предыдущее, потому что в каждой стадии физического и душевного становления человека любовь его выглядит иначе.
В двадцать восемь лет нельзя так любить, как в восемнадцать, и еще более невозможно — в сорок. Нет любви, рассчитанной на все возрасты, хотя бы потому, что характер человека не знает становления.
Строги и незыблемы пути любви. Свиридову-отцу это придется узнать и примириться с тем, что любовь неделима.
Есть в русской речи нечеткие слова, не то чтобы им приписывали различное содержание или вкривь и вкось толковали, никто просто не знает их предела. Одни значение этих слов сужают, другие заходят слишком далеко. К такого рода понятиям относится «посредственность». Что это за человек, неглубокий, ограниченный или вовсе глупец?
Среди этой разновидности людей немало умных, интересных, трудолюбивых и даже справедливо преуспевающих. Из десяти опрошенных, каким представляется им посредственный человек, все ответили разно.
Как над всяким понятием, уже утвердившимся в языке, над его содержанием не задумываются. Не придавал ему особого значения и я. Мне нелегко было бы ответить, каков облик посредственности? Врожденная ли это особенность или приобретенная, исправима ли или недуг не знает обратного развития.
Нередко можно услышать скромное признание собеседника: «Я человек маленький… Я то, что называется посредственностью». Обидно за человека, который так безапелляционно осуждает себя. С большим удовольствием и согласился бы нечто подобное услышать от подлинных тупиц, давно заслуживших эту кличку.
Случай свел меня, как мне казалось, с ученой посредственностью, и я задумал его сделать персонажем романа.
Началось с неуклюжей обиды, нанесенной хирургом своему же собрату. Я попросил в институте проводить меня к молодому ученому, ставшему известным своими опытами. Мне сказали, что он не поладил здесь с важной персоной и поступил в другое научное учреждение. В разговор вмешался главный хирург.
— К чему вам эта посредственность? — спросил он и тут же не преминул меня задеть: — Ах да, ведь вашему брату подай сенсацию… Шутка ли — собака о двух головах, легавая с двумя или тремя сердцами… Не каждому такое искусство под силу.
— Почему вы его назвали посредственностью? — удивился я, угадывая, что за этим кроется трагедия — ссора независимого молодого ученого со знаменитым начальником, нескромные требования одного, несовместимые с достоинством другого.
— Когда молодой человек предпочитает анекдотические опыты серьезной хирургии, — ответил он, — и ищет дешевую славу и признание у невежд, его иначе не назовешь.
Подобные люди мне нередко встречались, и суждения главного хирурга не вызвали у меня недоверия. Меня ожидала приятная встреча с ученым, труды которого обрели известность, и в то же время предстояло узреть некую ученую посредственность.
Знакомство состоялось, но увы, молодой исследователь, хоть и страдал повышенным самомнением и болезненной подозрительностью, не мог быть причислен к недалеким или даже ограниченным людям. Для будущей книги пришлось творить образ из черт характеров добрых знакомых.