Шимшон поет свою песню, не слышит криков Мотеля-жестяника, умоляющего шепота соседа и неравную борьбу его с упрямым мужиком. Он поет и думает о другом… Со вчерашнего вечера сущая безделица околдовала его.
— Очнись, Шимшон, бог с тобой! С кем ты разговариваешь, валаамова ослица? Здесь ведь никого нет!
Голос Иоси отрезвляет мечтателя: он смущенно опускает глаза и краснеет.
— Чем у тебя голова забита? О чем ты думаешь, дурак? Корабли твои затонули, кредиторы тебя обступили или ты соскучился по сумасшедшему дому?
Вместо ответа ученик разводит руками. Суровое молчание замыкает его уста. Кто виноват, что мысли его — птицы — несут в гнездо свое всякую всячину?..
— Я предостерегаю тебя, Шимшон, от беды, — пророчествует старик, — выкинь из головы дурь… Ты все равно ничего не выдумаешь…
Иося видит вдруг высокого крестьянина рядом с Козачинским и в отчаянии всплескивает руками:
— Боже мой! Где твои глаза, Шимшон?.. Смотри, кого утащили у тебя под носом… Иван, Иван, оглянись! Ведь я же, Иоська, твой старый друг! Что ты молчишь, Шимшон? У тебя отнялся язык? Скажи ему что-нибудь… Двигайся скорей, собака!.. Послушайте, добрые люди, как этот слепой портач уговаривает моего старого клиента!.. Где справедливость? Не верь ему, Иван, он бритвы в руках держать не умеет… Дай бог мне так жить, он зарежет тебя!
Иося вытирает руки о лапсердак, надетый поверх рубахи, и отворачивается, он знать больше не хочет ни высокого Ивана, ни Козачинского.
— Подлец, бес твоей матери, — цедит он сквозь зубы, — сатана твоему отцу… Я перебью тебе сегодня ребра… Бог твоя защита, если Иван не вернется…
Не верьте, старик не так жесток. Ребра ломать? У него рука не поднимется… Иося надерет ему уши, потаскает за вихры, надает оплеух, но избивать до крови? Никогда!..
Судьба не пожелала испытать Шимшона — она дала Ивану силы одолеть искушение и вернула в цирюльню «друга». Иося долго корил его за неверность и с нежностью матери окружал чашечками, подносиками, замысловатыми коробочками, бутылочками и баночками.
Шимшон принес воду для бритья, занял свое место у дверей, и снова мысли его понеслись. Он думал о Иойле, о Гильде, о голубоглазом Иване и о том, чего никак не перескажешь… Шимшон взлетает до самых звезд и видит толкучку сброшенной в бездну. Он радуется своему избавлению, и улыбка, сияние радости, всплывает на его лице.
Иося хлопочет вокруг Ивана, бережно смахивает с него волосы и что-то шепчет ему на ухо. Блестящая машинка несется по спутавшимся волосам, рука цирюльника тянется за ней, кажется — никак не может догнать. Металлический скрежет вдруг утихает, машинка застревает на макушке, и серые глаза старика устремляются на Ивана.
— Что я надумал, Ваня, — сказать тебе или не надо?
Иося радуется счастливой мысли. Ноздри его приплюснутого носа оживают, и алые жилки ярко выступают на них.
Иван не любопытен, он проводит рукой по голове и убеждается, что машинка далека еще от цели.
— Потом расскажешь, Иоська, стриги скорей… Баба у воза одна осталась…
Цирюльник добродушно усмехается, глаза его подергиваются зеленью, изо рта выползает кончик языка.
— Не хочешь, а я все-таки скажу… Для друга у меня и гордости нет… Дадим с тобой по пятаку и разопьем по рюмке водки.
Несчастный день! Он предлагает это сегодня в пятый раз, и все безуспешно…
— Долго ждать, — слабо возражает Иван, ощутивший вдруг сильную жажду.
— Долго? — изумляется Иося. — Лавка рядом, рукой подать, мальчик в одну минуту сбегает…
Вслед за этой репликой из-за кулис обычно появляется Шимшон. Полный решимости помочь старику, он издевался над временем и пространством, утверждал, что водка у него «под рукой», и до тех пор расхваливал огурцы бабки Гинды, пока не добивался своего. На этот раз помощь не явилась. Режиссер кашлял, бросал сверкающие взоры на дверь и тщетно повышал голос до крика… Шимшон не двигался с места…