Она пыталась подобрать нужные слова:
— Я не считаю тебя слабым потому, что ты совершил ошибку…
Глаза его сверкнули.
— Нет, вовсе нет. Я здесь потому, что сделал себя сильным. Я понял — для того, чтобы жить дальше, я должен убить в себе чувство, будто могу обременять собой своих близких. Если ты хочешь узнать, кто я такой, понять, почему я делаю то, что делаю, тебе надо осознать, что часть меня навсегда осталась в той лодке. И решение жить именно той жизнью, которой я хочу, означает для меня веру в возможность сделать все это, не став для кого-нибудь обузой снова.
— Это вовсе не жалость, когда я предлагаю тебе комфорт. Это не извинение, если я испытываю боль, когда ты рассказываешь о своих страданиях. Ты не станешь слабее, если позволишь мне позаботиться о тебе.
— Нет, — резко заметил Нед. — Ты абсолютно права. Это не соответствует ни одному из перечисленных тобой чувств. И тем не менее это то, что я никогда не позволю себе.
И с этими словами он отвернулся. Такое невнимание ранило ее. Ее муж мог много рассказывать ей о силе. Но, несмотря на все обещания быть достойным ее доверия, он никогда не соглашался довериться Кейт.
Кейт пыталась пробиться сквозь эту каменную стену — стену своей нужды в нем, необходимости быть сильной, какую бы боль он ни причинял ей, — достаточно часто, чтобы понять, насколько она прочна. Все, что ей удавалось, — так это набить себе синяки и растравить душевные раны. Теперь она смогла открыть причину всего происходящего. Холодную, жесткую правду, которая сделала его тем, кто он есть. И Кейт уже достаточно знала его, чтобы понять, что он не изменится.
Было бы слишком просто сказать, что ее ранило это знание. «Рана» представлялась ей лишь болью, уколом, нанесенным безжалостной рукой, который можно было излечить. То, что испытывала она, не было столь же острым, как боль, но это чувство казалось всеобъемлющим. Каждый дюйм ее кожи отчаянно стремился прижаться к нему, заставить его повернуть к ней свою голову и разгладить сурово сдвинутые брови. Каждая частичка ее существа желала утешить его, убедить в том, что он сильный, что ему нет необходимости делать с собой все это. Нет, она не чувствовала обычной боли. Это было хуже. Словно те надежды, что незаметно зрели в ней все эти годы, внезапно обернулись разочарованиями.
Она подошла к Неду и склонилась над ним. Впервые с тех пор, как он вернулся, она возвышалась над ним. Тень от ее фигуры коснулась его лица, когда она приблизилась, заслонив заходящее солнце.
Ей хотелось закричать на него. Она хотела встряхнуть его за плечи. Да если бы он не сломал ногу, она могла бы сама сделать это.
Но и это не принесло бы ничего хорошего.
— Я не хотел причинить тебе боль, — сказал Нед.
Да. Никогда.
— Да, конечно, не хотел, — ответила Кейт насколько могла спокойно. — Тебе просто нужно… нужно защитить себя. Я понимаю, Нед.
Она хотела бы ничего не знать. Кейт закрыла глаза и позволила чувству утраты пройти сквозь нее. Его пальцы по-прежнему лежали на ее локте, сильные, теплые и уверенные. Эта уверенность жгла ее сейчас, и его нежные прикосновения казались ей острыми иглами, впивающимися глубоко под кожу.
Прежде чем боль охватила ее, она нежно высвободила руку из его объятий и удалилась.
Глава 23
Крупные хлопья первого снега кружили над Бонд-стрит и таяли, едва коснувшись грязной мостовой. Кейт слишком хорошо помнила эту небольшую лавку, она уже была здесь однажды, в той лихорадочной суматохе, что сопутствовала ей сразу после свадьбы. Ночное одеяние, приобретенное ею тогда, тонкое и прозрачное, таившее столь соблазнительные надежды, было убрано теперь в дальний ящик комода. Она одевала его однажды, всего несколько дней назад. Оно не сработало так, как Кейт на это рассчитывала. И теперь эта прозрачная шелковая рубашка казалась ей символом надежд, когда-то владевших ею, — иллюзорных и призрачных. Они не перенесли бы даже хорошего ливня.
Узкие витрины лавки были заполнены ворохом разноцветных тканей, разложенных с целью привлечь внимание покупателей. Среди изобилия атласа и шелка лежало несколько более дешевых товаров для менее обеспеченных покупательниц — плотный и практичный хлопок и теплая шерсть сдержанных тонов. В центре витрины красовались разноцветные рулоны муарового шелка и атласа, кремового муслина и тончайшего полосатого батиста. Ленты и кружево, многочисленные пуговицы разных размеров приковывали глаз.