— Нормальные парни, кажется.
— Да ну, противно, когда мужчина начинает думать черт-те что, если ты поговорила с ним за столом. А если не отказалась от стакана вина, то он уже считает, что купил тебя хотя бы на вечер.
— Н-да, бывает. — Мне стало неудобно от этой неожиданной, грубой откровенности, и я не знал, что ответить.
— Я не ангел, но неприятно, когда через десять минут обнимают за талию и думают, что для тебя это — ух какое счастье.
— Это модно, — сказал я.
— Модно… Может, сразу назначать цену? За полстакана марочного столько-то улыбок или чего-нибудь еще? Меновая торговля. Можно условиться об эквивалентах. Как там, в политэкономии: один топор равен одной овце? — Она злилась.
Мне стало скучно и досадно. Я совсем не ждал такого разговора и сказал:
— Да бросьте, стоит ли об этом всерьез.
— Конечно нет, — улыбнулась она. — Просто хотелось позлить вас. Вот, ожидали веселого приключения, а тут — нудный разговор, чуть не со слезой. А у вас хорошее настроение, вы — добрый, и никаких излияний вам не надо. — Лицо ее стало насмешливым.
Я смутился и забормотал неуверенно:
— Да нет, почему же? Но просто…
— Вы еще не разучились смущаться. — Она рассмеялась. — Это здорово. Только не обижайтесь. Знаете, бывает такое стервозное настроение: хочется кому-нибудь досадить — и болтаешь разный вздор.
— Понимаю, — сказал я без всякого энтузиазма.
— Ну вот вы и скисли. Честное слово, вы мне нравитесь, и все прекрасно. Я ведь специально у кафе ждала вас.
— Зачем?
— Не знаю. — Она, опустив голову, прошла несколько шагов, потом подняла лицо. — Я ведь сказала, что люблю умные лица.
Я не понимал, насмехается она или говорит правду; интонация ее была доверительной, а глаза, хоть и печальные, озорно поблескивали.
Мы свернули на набережную и пошли вдоль старых особняков с большими окнами, в черном глянце которых покачивались желтые блики фонарей. Я не знал, что говорить, и стал закуривать. Она тоже протянула руку за сигаретой.
Некоторые прохожие косились на нее, а она не замечала этих взглядов, курила, помахивая сумкой на длинном ремне, так что едва не касалась ею асфальта. А я поеживался под взглядами встречных, и внутри тоже было неуютно. То, что эта женщина шагала рядом, обостряло одиночество, делало этот вечер несносным. И, как всегда в одиночестве, я незаметно прибавил шагу, резче замахал руками.
— Что это у вас? — Она взяла меня за кисть руки, силясь рассмотреть тыльную сторону под тусклым светом фонарей.
— Татуировка — что! — буркнул я и хотел отнять руку, но она не отпустила.
— Вы были в колонии? — спросила она медленно.
— Как вы догадались? — с угрюмым удивлением ответил я.
— Ну как же, бабочка с усиками — знакомая наколочка. — Она говорила с какой-то мягкой улыбкой, и лицо ее вдруг потеплело. — Еще кинжал на предплечье… У вас нет?
— Нет.
— Вы только не сердитесь. — Она взяла меня под руку.
Я молчал.
— Я хорошо знала это заведение. Еще школьницей… Юноша один, моя первая любовь, — она усмехнулась, — попал туда. Ездила к нему на свидания.
— В каком году?
— Это был сорок девятый.
— Я был там раньше.
— Значит, вы не тот юноша. — Она помолчала. — Знаете, смешно сейчас вспоминать. Возомнила себя спасительницей, подвижницей. Женская жертвенность… Помочь выбраться на дорогу…
— Ну и как, спасли?
— Нет, погубила. — Она рассмеялась.
В ее словах была какая-то фальшь, кривляние, и это злило.
— Ну хоть сами-то получили удовлетворение от миссионерства?
Она посмотрела мне в глаза, отвернулась и сказала тихо:
— Я ведь не спасла.
Ее задумчивое лицо как-то сразу постарело, стало под стать глазам, взгляд которых был обращен внутрь.
Я локтем чуть прижал ее руку и спросил тихо:
— Он умер?
— Нет, он живет, и еще как! Только он — ничтожество. Благополучное, самовлюбленное. Видели павлина в зоопарке? Так вот, он и есть павлин. Он очень любит свой хвост. Он влюбился в себя на всю жизнь, потому что достиг чего-то. Теперь сидит вечерами у телевизора, пьет коньяк, посматривает в зеркало и улыбается сам себе. Он купается в самоуважении.
— Чем он занимается?
— Математик. Электронная машина в великолепных дакроновых костюмах. Мне он не может простить, что знала его другим и помогала. Он на всю жизнь остался вундеркиндом, а они же вырастают из ничего, сами по себе.
Она умолкла, опустив лицо. А я тут только заметил, что мы идем очень быстро и давно плутаем по узким улицам Петроградской стороны.