— Понятно!.. Понятно!.. — поддержали взволнованные голоса.
— По-моему, ты недоговариваешь, таишь что-то, — сказала Ольга.
Маша почти незаметно кивнула.
— Некультурному, у которого власть, кого совеститься?! — заключила она.
— Конечно! — выкрикнула Юлка Дерюгина. — Он же не чувствует, что на него глядят!..
Стало так тихо, что мягкие шлепки капели из какого-то душевого зонтика казались металлически-звонкими. Бытовка завороженно переживала ту высь, на которую ее подняли слова Маши.
Сама Маша первая освоилась с высотой. Ее голос окреп.
— Ну и если откровенно перейти к Александре Матвеевне, то именно от некультурности у нее все: неуважение к личности каждой из нас, к профсоюзной организации неуважение, самодовольство…
— Верно, Маша!.. Жуть! — заявила вдруг Василиса Кафтанова.
В бытовке расхохотались. И Ольга обрадовалась этой разрядке. В душе она признавалась себе, что роль председателя такого «собрания» для нее нелегка.
— Мне кажется, — сказала она, будто думая вслух, — что понятие «некультурный человек» совершенно не подходит к Александре Матвеевне. И совсем непохоже на нее, чтобы она потеряла совесть…
— Она расписалась за меня, будто я получила пособие, а я его не получала, — чуть слышно выговорила Маша. — Я сама видела ее подпись!
— Тут что-то не так! — резко возразила Ольга. — Бывает иногда: все верно — и все-таки неправда. Надо разобраться!
— Надо! — откликнулась бытовка.
Ольга решила выполнять обязанности председателя до конца.
— Может ли кто-нибудь сказать ясно: чего вы хотите?.. Помимо, того, чтобы разобраться с этими пособиями?
— Справедливости! — произнес чей-то голос.
«Да, в сущности, они хотят именно этого, — подумала Ольга. — Хотят, чтобы человека ценили по достоинству». А вслух сказала сознательно сухо, стараясь не выдать своего тревожного ощущения назревающего конфликта:
— Справедливость устанавливается и проверяется на конкретных делах, а не вообще. Чего вы хотите конкретно?
Работницы в замешательстве переглянулись — видимо, требование застало врасплох.
— А Юлка на пари, знаете, кому все высказала… — начал чей-то голос и осекся.
— Чтобы бригадир с профоргом советовались и нам сообщали! — кто-то сказал негромко, не очень уверенно.
— Чтобы такого больше не было, когда все о пособиях гудят, а что за пособия — неизвестно!
— Чтобы тетя Шура не смотрела на нас как на маленьких!
Маша Боброва пожала плечами:
— Сразу вряд ли все можно изменить…
Вдруг раздалось:
— Стадион построить!
И, видно, пришлось многим по душе:
— До городского ехать целый час!
— Бассейн будет свой!.. Танцплощадка!
— Каток!.. Фигурное катание!
— Чужих девчонок не будем пускать к нашим мальчикам!
— Сами можем построить, как в Москве Лужники!.. Юлка давно уже предлагает, а бригадир против!..
— Поможете, Ольга Владимировна?! — просительно и разноголосо закричали в бытовке, как будто забыв о всех других бедах. — Ну как же можно — такой завод и без стадиона!..
Ольга пообещала. «Господи, сколько еще в них этого зеленого, незрелого, юного! — думала она. — Ведь в конце-то концов стадион — это почти единственное их конкретное предложение, а все остальное не отстоялось, — повторяла она себе. — А мое беспокойство от нервности, оттого, что после стольких лет его увидела почти рядом…»
Но самоуговоры не помогли, тревожное предчувствие конфликта не проходило.
Глава 5
Василиса Кафтанова часто приносила в цех бидончик с молоком: «Попем молочка парношенького от собственной Малышки, от хорошенькой!» (Как ни поправляли Василису, она произносила «попем», а не «попьем».)
Маше Бобровой еще больше, чем само молоко, нравился характерный говор местной деревни и забавно-выразительная морда коровы, наклеенная Василисой на бидон. Так узнала Маша, что Василиса тоже любит рисовать. Маша в то время уже занималась в городской изостудии и записала в свою же группу товарку по бригаде. В деревне у Василисы они вдвоем ходили рисовать в лес или в поле.