— Послушайте, Юлия, — сказал он, — во-первых, мы постараемся учесть те замечания, которые вы мне высказали, правда, несколько поспешно, — он улыбнулся, — возле проходной. А во-вторых, мы хотели посоветоваться с вами. Но сначала надо, чтобы вы ясно поняли обстановку…
И секретарь парткома рассказал о нелепых слухах в отношении Лаврушиной, о необходимости защищать заслуженный авторитет и Александры Матвеевны и всей бригады, сказал о том, что директор завода и он сам считают правильным попросить Лаврушину остаться бригадиром.
Восхищенный Гребешков подхватил звонко, забыв придать голосу металл:
— Была такая мысль, чтобы ты, Юля, черкнула тете Шуре об этом записочку! Чем плохо?
— Действительно, была такая мысль, но еще, по правде говоря, не отполировалась. «Знак качества» еще ставить нельзя! — пошутил Олег Сергеевич.
В двери, как будто раздвигая тесную для него раму, появился Петр Николаевич Оградовас. Юлка вскочила со стула.
— Оставайтесь, пожалуйста, — кивнул ей Иванов и с подчеркнутой серьезностью спросил начальника цеха: — Говорят, твой цех выбрали для киносъемки эпизода фильма о забастовке в Англии? Правда ли?
— Замного говорят!
Пятрас Оградовас обычно следил за своим русским языком, старался говорить правильно, но опять вырвалось у него это «замного».
— Ну а если говорить серьезно, то что же все-таки привело монтажниц к недовольству своим бригадиром и… к такому самоуправству? Какие причины именно?
Юлка сидела с выражением растерянности и смятения на лице.
Оградовас молчал.
— Неужели уж так плоха оказалась Лаврушина? — продолжал настойчиво спрашивать Олег Сергеевич. — Ведь все время ее бригада была на виду, на доске Почета!.. Что случилось-то, что вдруг стряслось?!
Юлка уставилась вопросительно на начальника цеха. Тот энергично замахал руками:
— Пока, значит, ничего… никаких страшных последствий. И никакой киносъемки. А есть журналистский рейд из газеты. Со всем чем. Две молоденькие, очень серьезные. Замало двух для рейда, но они свое: «рейд!» Хотят понять насчет голосования. Я объяснял, что демократия начинается с бригады, с цеха, а им все замало… То есть мало моих объяснений, — поправился Оградовас. — Я зашел на минуту сказать вам это.
— Давайте порассуждаем. И поможем журналистам.
Иванов обвел взглядом всех троих, как бы приглашая их подумать.
Выражения растерянности и смятения уже не было на лице девушки… Может быть, она серьезная, рассудительная?
— Почему же затеяли голосование? Почему бригада против Лаврушиной? — Иванов опять обвел взглядом всех троих.
Юлка обрадовалась вопросу. В самом деле, в бытовке много наговорили сгоряча. А если разобраться… И она уже совсем успокоенно стала перечислять:
— Крупицына против тети Шуры, наверно, потому, что из-за аврала не смогла даже по телефону попрощаться с мужем, когда он уезжал в командировку. Но Марьяна сама быть бригадиром не захотела бы, у нее домашних дел много, поэтому… — Юлка запнулась. — Ну, если честно, не только поэтому я согласилась! А потому, что, когда я в стенной газете написала про стадион, никто внимания не обратил, теперь же, если я как бригадир напишу, — совсем другое дело! А разве только для меня стадион? Он всем нужен! И потом… — Она снова запнулась, не сумев высказать самого главного: ей хочется быть бригадиром! И она рада, что ее избрали и что об этом уже знают в обкоме и горкоме комсомола.
Взглянув на Гребешкова, Олег Сергеевич вспомнил:
— Мне секретарь комитета комсомола рассказывал про вашу статью, Юлия.
— Маше Бобровой нельзя по ночам работать, — продолжала Юлка, — ее автомашина сбила, такой тяжелый ушиб, что была операция. А теперь она в студию ходит, учится рисовать. И тоже поэтому трудно ей оставаться авралить. Любку мать бранит, не верит, что она в цехе задерживается, думает — с мальчишками. Зорька Дубравина, которая американские ресницы себе достала, из-за авралов приходит на танцы, когда все пары уже разобрались… Я разве не так говорю? — прервала себя Юлка, обращаясь к Гребешкову.
— При чем тут ресницы! — нахмурился Гребешков.
Иванов попросил:
— Продолжайте, пожалуйста.
И Юлка рассказала про Настю Кометову, опоздавшую на соревнование токарей «болеть» за Валерия Круглова, про Грушу Золотушкину, которая пропускает репетиции в заводском хоре, про Василису Кафтанову («Она если после аврала поздно ляжет спать, то на заре никак не встанет корову подоить; и она тоже в студию ходит с Машей»), про Раису Легкобыкову («За ней лектор ухаживает, так у него, наоборот, в начале месяца все вечера заняты, а у нее в конце, никак они со встречами не наладятся, и, ясно, Райка против авралов»); рассказала, что Клаве Родниковой трудно — ребенок в яслях, муж учится на пилота, и дома никого нет. А Евдокии Михайловне Стекловой надо с внуками сидеть… И она, Юлка, тоже против. Заочница она.