— Всех ты досконально знаешь, — удивился Гребешков.
— Ну а как же?! Потому знаю, что каждую хочу заинтересовать стадионом!
— Да, разные мотивы. А причины более глубокие, и мы их пока не нашли! — вслух подумал Олег Сергеевич. Он отпустил Оградоваса и Гребешкова, а Дерюгину, уже стоявшую возле двери, попросил остаться. Боковым зрением Олег Сергеевич видел стрелки часов у себя на руке. Было два часа. Сейчас придет Лаврушина… Ну что же! Пусть встретятся они сейчас здесь, в парткоме, Александра Матвеевна Лаврушина и Юлия Дерюгина, — пусть «смещенный» бригадир и нежданно-негаданно «избранный» новый вместе подумают о дальнейшей жизни бригады.
…Александра Матвеевна вошла даже как бы безмятежно. Очень прямая спина. Очень прямые плечи. Всеми силами старалась показать, что ее не согнуло свалившееся вдруг несчастье. Она не села. Секретарь парткома тоже встал.
— Здравствуйте, тетя Шура! — преувеличенно громко произнесла Юлка. Не глядя ни на Лаврушину, ни на секретаря парткома, она чувствовала на себе взгляды обоих. Понимала, что от нее ждут не только этого «здравствуйте». Ведь, сказал же Гребешков — и Олег Сергеевич поддержал его, — что она, Юлия Дерюгина, должна письменно попросить тетю Шуру остаться бригадиром… Должна отступить, ничего не начав. Расписаться в поражении… Как же так можно? Если, например, спортсмен еще до начала соревнования признает себя побежденным — так это же позор! Явная трусость — вот что!.. Секретарь парткома сказал, что надо защищать авторитет бригады. Но откуда известно, что Юлия Дерюгина не сумеет его защитить? Неужели никто-никто не верит, что она сможет быть бригадиром?! Избрали же ее, значит, верят!
Мысленно встали перед ее глазами подруги по бригаде. Не в цехе после аврала, когда они вяло подняли руки за, а в бытовке. И то, что там произошло — взрыв недовольства Александрой Матвеевной, беспорядочные обвинения в ее адрес, — нет, не только сгоряча это было! Конечно, каждая по-своему против авралов. Но, кроме того, давит на всех тетя Шура. И сейчас она давит на Юлку. Молча. Всем своим видом. Виноватит ее, Юлию Дерюгину, которая ни в чем не виновата. Заставляет ее, Юлию Дерюгину, которая никого и ничего не боится, объявить себя трусихой.
— Нет! Я остаюсь бригадиром! — воскликнула Юлия. Повернулась и вышла. Постаралась закрыть за собой дверь неспешно, тихо.
Секретарь парткома пожал плечами:
— Гордая у нас молодежь… Ну что же, Александра Матвеевна, — он заговорил очень деловито, потому что в этой острой ситуации нашел правильную, как ему казалось, линию поведения, — завтра проведем собрание бригады. Я сам буду проводить. Вас тоже очень прошу приехать, если, конечно, вам здоровье позволит. Собрание подготовим. Этим сегодня займется комитет комсомола. Я сам проконтролирую. Бригада примет правильное решение. За это я ручаюсь. Самолюбие молодежи не будет задето. Все обговорим как надо. Но бригадиром останетесь вы.
— Нет, — сказала Александра Матвеевна будто сама себе. — Провинилась я на старости лет.
— Девушки провинились, — досадливо поморщился Иванов, — а теперь, я уверен, каются. Эмпирическим «методом тычка» действовали. Замкнули плюс на минус — что получится?
— Слухи — правда, — сказала Лаврушина.
— То есть как это «правда»?
— Правда то, что взяла я провод для телефона. Не прятала, конечно. Открыто вынесла. В проходной меня никогда не остановят. Муж болел, оставался один в доме, так чтобы телефон дотянуть к постели…
Олег Сергеевич облегченно вздохнул: «Слава богу, ничего особенного!» Но под влиянием сурового тона Лаврушиной сказал сухо:
— В проходной вас не остановят, а под «комсомольский прожектор» могли попасть. У них как раз возле вашей проходной есть пост. Помощники органов партийного и народного контроля! Вот и выявили бы случай расхищения социалистической собственности… А в «секторе ширпотреба» вы когда-нибудь что-нибудь получали, Александра Матвеевна?
— Нет. Никогда… Впрочем, — ее прямые, лежащие высоко над глазами брови сдвинулись, — просила, чтобы дали электрический кофейник монтажнице из моей бригады.
Иванов встал из-за стола и зашагал от стены к длинному окну, от окна к стене. Лаврушина неторопливо встала вполоборота к двери и глядела теперь на знамя, врученное заводу к 50-летию Октябрьской революции.