— В идеологической жизни города ЧП. Обком партии снимает абстрактную мазню с выставки. Авторы — работники вашего завода. А партийно-комсомольское руководство обсуждает достоинства местных девушек.
— Простите, я вас не понял! — четко сказал Гребешков.
— Товарищ Мотин пошутил. Неудачно, — поморщился Иванов. — Конкретно в чем дело-то, Назар Гаврилович? В прошлый раз вы пытались затеять тяжбу по поводу того, что Гребешков нечетко подписался под каким-то документом. Даже, кажется, в Москву направляли докладную. Сейчас какие у вас конкретно претензии и пожелания?.. По поводу акварели нашей работницы я буду говорить, простите, не с вами, а с первым секретарем горкома комсомола Игнатом Григорьевичем Лихаревым.
— Отчетность у вас совершенно запущена! — о нескрываемым торжеством объявил Мотин. — Могли бы поучиться у других, перенять опыт. Вот специально захватил вам показать.
Мотин открыл свой чемоданчик-«дипломат», достал и положил на стол две папки — толстую, плотно набитую бумагами, и вторую, потоньше. Взвесил на ладони толстую папку:
— Вот настоящая отчетность! Сравнительно небольшой коллектив — наша вторая швейная фабрика, а какая образцовая работа! Все зафиксировано, подписано, сложено аккуратно, прислано вовремя: первый экземпляр в горком, копия в райком, копия на листе остается, хранится в сейфе. А какая углубленная деловая переписка по ряду вопросов! Вот, пожалуйста: в котором часу проводить собрания? Семь, подчеркиваю, семь писем с их стороны и восемь с нашей. С моей!.. А какие рефераты! И по тематике, и по листажу видно, что качественно, на уровне требований…
Иванов вскочил, молча подошел к вешалке возле двери, с трудом напялил на себя свое добротное, но будто с чужого плеча, кособокое пальто.
— Надеюсь, вы отлучаетесь ненадолго? — Мотин внезапно потерял свою невозмутимость. — Я не обязан вас дожидаться!
— Я никуда не отлучаюсь. Просто демонстрирую вам «качественную работу» второй швейной фабрики, у которой столь великолепная отчетность!
Когда Мотин ушел, Олег Сергеевич укоризненно заметил Гребешкову:
— Надеюсь, понимаешь, Валентин, что пренебрежение к отчетности так же плохо, как и ее, ну, что ли… обожествление.
Секретарь парткома прошелся по комнате, видимо, припоминая что-то. Потом оказал:
— Ольга Владимировна Пахомова цитировала однажды Косарева. Из его доклада на X съезде комсомола. Примерно так, что вот у некоторых существует чиновничья вера в бумажку, во всемогущественную резолюцию. Можно горы бумаги измазать, испортить и вместе с тем ничего не сделать!
— Неплохо! — одобрил Валентин Гребешков, комсомольский руководитель 70-х годов, слова Александра Косарева, произнесенные более полувека назад.
Глава 3
Посещение выставки уплотнило график рабочего дня директора.
Не отрываясь от телефонной трубки, Озолов кивнул вошедшей в его кабинет широколицей медлительной Вере Григорьевне Ячменевой, начальнику отдела сбыта. Жестом попросил ее положить на стол сводку объема готовой продукции, поступившей за сутки на центральный склад. Едва удержался, чтобы не поторопить Ячменеву более резким жестом. По телефону, без помех, Озолов хотел высказать секретарю обкома партии то, что не договорил на выставке:
— С контакторами положение безвыходное. В чем корень зла? Мне фонды на них выдаются поквартально. Директор завода-поставщика это знает и запускает крупными партиями, чтобы меньше было переналадок. Но квартальный план у меня разбит по месяцам; мне контакторы нужны не в конце квартала, а каждый месяц!
Черенцов громко — Озолов даже отстранил телефонную трубку — пообещал:
— Хорошо. Надо будет нам объясниться более детально. Я готов принять участие в расследовании этого вопроса. Не с позиций безвыходности, разумеется!
Уже опуская трубку, Озолов упрекнул себя за сорвавшееся словечко «безвыходное», на которое секретарь обкома, любящий во всем точность, тут же ответил с иронией.
С досады Федор Николаевич хлопнул трубкой по рычажку.
— Кто потерял самообладание, тот все потерял! Французская пословица! — раздался знакомый бойкий голос.
В кабинете — похоже, отстранив за дверью стража, секретаря директора Маргариту Ивановну, — показался Олесь Артемюк. Посадка головы у него такая, будто он несет перед собой, как плакат, свое большое квадратное лицо, бодрое и оптимистическое. Писал Артемюк о созидании социалистической культуры, хотя в редакции заведовал отделом промышленности. Бойко писал, напористо, так же, как говорил и двигался. Он был Станислав, а не Олесь, и фамилия была какая-то другая. Но когда-то он придумал для очередного своего фельетона псевдоним «Олесь Артемюк». Фельетон быстро забыли, а псевдоним прочно пристал к автору. Досужие языки катали его и перекатывали, как леденец во рту: «Олесь Артемюк! Ты здесь, Артемюк? Не выкинь трюк! Не лезь, Артемюк!»