Больных для акупунктуры и гипноза было больше 20-ти ежедневно. Ставя иглы, старался не промахнуться, не чувствовал глубины, это чувство даёт только наличие двух глаз. На следующий день, как всегда во вторник, пошёл на совещание руководства клиники. Там собралась вся компания: Клизман, Кокиш Силке, секретарша Пирвоз вела протокол, председательствовал сам главарь — Шнауцер. «Некому вести психотерапевтических больных, их много стало! Некому проводить беседы с поступающими больными!» — заявила Клизман, глядя в мою сторону и приглашая Шнауцера меня боднуть, понял я её приём. «Мне всё равно, кто это будет делать, главное, что должно быть сделано! — заорал Шнауцер. — А кто будет вести больных, это вы решайте! Вот он, например, будет!» — указал Шнауцер в мою сторону. «Нет! — ответил я твёрдо и почувствовал, что в груди стало тесно от возмущения, как и тогда, когда с глазом случилось, и про себя подумал: — Я вышел работать с незакрытым больничным листом! Не предъявил Шнауцеру никаких претензий, в том числе судебных, как любой нормальный немец это на моём месте сделал бы: оформил бы себе инвалидность, побыв на больничном листе до года у интерниста кардиолога! Затем долечился бы амбулаторно у психотерапевтов по поводу психотравмы на рабочем месте с потерей зрения, затем в клинике, как наша, с диагнозом: реактивная депрессия и посттравматические нарушения адаптации вследствие моббинга на рабочем месте. Я бы такому больному всё правильно оформил, да так, что работодатель немало бы заплатил! Затем больной немец долечивался бы год на кардиологическом курорте! Затем опять у психотерапевтов и интернистов амбулаторно с диагнозом гипертоническая болезнь, депрессия, мобинг на работе, посттравматические психические нарушения! Больной, т. е. я, получал бы лечение в виде ДПДГ, где представлял бы себе рожу Шнауцера с заданием в неё харкнуть, а какой-нибудь доктор Зауэр водил бы пальцем перед глазами, чтобы я успокоился, как американка Шапиро делала! А он мне: — Работай в полном объёме и даже больше, чем до болезни! — Очень за вас переживает! — бедная свинья Шнауцер, уверяла Кокиш. — Работайте хотя бы несколько часов в день, предложила она, чтобы выманить меня на работу!» — всё это пронеслось у меня. «Как это, нет!» — заорал Шнауцер. «А вот так — нет! — ответил я. — Этого не будет!». «Тогда! — обратился Шнауцер к Силке. — А ну-ка, Силке, измени ему трудовой договор! Он всё будет у меня делать!». «Даже не мечтайте!» — заверил я Шнауцера. «Вы что, ещё больной?!» — тоном потише бросил Шнауцер, давая мне возможность, таким образом, «дать задний ход» — объяснить ему мой резкий тон, и ему «сдать назад». «А вы что не знаете?!» — резко ответил я. — «Ладно, Силке, пока не надо, пока пусть работает, как работал, — «сдал назад» Шнауцер. — А как у вас, вообще, дела?» — примирительно, фальшиво заботливо, поинтересовался Шнауцер. «Хорошо», — ответил я, не желая перед ним унижаться, прибедняться.
«Знаете, доктор, — сказал на следующий день Шнауцер, позвав меня в свой кабинет, — профессор сказал, что вы уже не будете работать! Это ведь у вас серьёзно? Но я вас уважаю, доктор, любого другого я бы вышвырнул! Но, в отличие от случая с главным врачом, все встали на вашу сторону и меня даже поругали! И в первую очередь — она вам самый большой друг! — указал Шнауцер на Кокиш. И Силке печально головой кивнула, в знак глубокого согласия. — Может, всё же возьмёте парочку психотерапевтических больных, а, доктор?!». — «Я писать ещё не в состоянии, у меня острый период болезни, вышел только потому, что жалко было больных. И фрау Кокиш попросила хотя бы несколько часов в день поработать». — «Доктор, так и работайте пару часов, скажем, на 50 %! Я могу вам это устроить, если не можете больше работать! Будете меньше денег получать, мне всё равно, доктор! Мы без вас обходились до того, как я вас купил, и неплохо было! И сейчас обойдёмся! Действительно, зачем вы вышли на работу, не понимаю!». — «Чтобы больные не ушли из клиники». — «Ну и что, если б ушли! Зачем пришли?! Не надо было выходить на работу! Scheiße! — (говно!). Ну ладно, «майстер»! Вам необязательно работать каждый день! Работайте, сколько можете: два раза в неделю, один раз в неделю, если мало больных, то можете не высиживать время, уходите домой! Зачем вам высиживать, если больных нет!».
«Сходим к профессору, срок подошёл», — напомнила жена. В этот раз «фельдфебельша» сразу же проверила поля зрения, помня, что профессорше не понравились мои плохие показатели: якобы плохо вижу, после успешного лечения в святой евангелической (или католической?) клинике. Нажимал на кнопку, как только что-то чудилось! Просидели в приёмной в этот раз пять с половиной часов. Наконец, дождались, когда «кукушка-профессорша» и по мне кукукнула, выйдя в коридор в очередной раз, выслушала доклад её ученика с откляченным задом. Посмотрев на результат полей зрения у меня, «кукушка» осталась еще более недовольной. «Надо повторить!» — сказала она и удалилась в своё гнездо. В этот раз, я ничего не нажимал, как и в первый раз, т. к. ничего не видел, как и в первый раз. Через час «кукушка-профессорша» наконец выглянула. «Вот сейчас хорошо!» — удовлетворенно сказала она. — «Так я ведь ничего не вижу!». «А вы что хотели?! Так и должно быть!» — осталась довольна добрая учёная. Я понял: «Ей мои показания нужны для какой-то научной статьи! Ей нужны такие образцы как я! Что с ними происходит! Как они не видят! Лучше не становится, что и соответствует результатам её труда! Возможно, я вхожу в т. н. контрольную группу её исследований, доказывающих, что если больного никак не лечить, слупцевав с него большие деньги, то ему лучше от этого не становится!». «Ну, хорошо! — удовлетворённо сказала учёная — профессор Опп (по-русски Ёбб). — Больше ко мне вы, в принципе, не должны приходить!». «Можно к вам на пару минут в кабинет?» — попросил я её. Кругом было много слушателей. Посетители стояли и сидели, и «фельдфебельша» была у регистратуры, и эти оба её ученика. «Говорите здесь!» — как юрист в Зигхайме, предложила она. «На пару минут!» — настаивал я. «Ну, хорошо, — недовольно сказала профессорша Опп, — что случилось?!». «Дайте мне справку, что мне вредны перегрузки на работе, — попросил я её, — владелец клиники не хочет этого понимать». — «Я не даю справок, я профессор, понимаете?! Попросите у вашего домашнего врача или окулиста». — «Но ваше заключение весомее! Кроме того, вы ведь согласны, что мне нельзя подвергать себя стрессам, перегрузкам, или это не так? А окулист мне даже в больничном листе отказал». «Ну хорошо, — еще раз смягчилась профессор, — вы получите её через неделю. Мы вам домой пришлём справку. Желаю всего хорошего, не принимайте всё персонально. А книжка вам понравилась?». «Да очень, спасибо, вот она! Я её прочитал, — протянул я ей книгу, — только я не согласен с автором, что искусство врачевания утеряно! Искусство врачевания осталось — врачи исчезли!». Но учёная меня уже не слышала, выйдя раньше меня из своего кабинета.