— Я начинаю верить, что я знаменит.
Курт Карлович смотрел настороженно. Он ждал. Он явно нервничал. Комиссионные ему, что ли, полагались при успешном окончании дела.
— Поймите меня, — сказал он, прикладывая обе руки к груди, — где могут воплотиться ваши идеи? В нищей стране, где нет ни промышленности, ни инженерной настоящей школы, ни грамотного подхода к вопросам техники. Все потеряно! Я понимаю, я хорошо понимаю, что вы заранее тоскуете по вашей оставленной родине. Я сам люблю Россию искренне и нежно. Русскую душу, русское искусство я люблю. Русский надрыв. Но, сатана меня забодай, сколько еще продержатся большевики? Нэп — это их закат. Все! Они сами расписались в своей беспомощности. Если вам будет угодно, вы вернетесь через три, через пять лет. Это если вам захочется. Но я полагаю, вы будете наезжать домой в гости. Настоящий ваш дом там, где ваша работа. В данное время и в ближайшее обозримое у России нет своего технического лица. Все потеряно. И чтоб это наверстать, нужны годы и годы и, между прочим, другой режим. Свои автомобили Россия начнет строить уже не при большевиках.
— Тем не менее АМО работает, Курт Карлович.
— На АМО... Это на том заводе, откуда вывезли вас на тачке? Извините, понимаю, вам больно. Но вывезли. Хотите вы повторения случившегося? Где гарантии, что этого не произойдет впредь? Нет гарантий. То-то и оно! Между прочим, я видел эти автомобили, эти четырехколесные ублюдки, собранные на колене при помощи исключительно только молотка и русского ключа кувалдометра.
— Главное — начать.
— О-ля-ля… Вы романтик! Романтик автомобильных дорог. Русские проселки… Русский транспорт — телега да саврас и пьяный мужик, свой пуп изучающий в пути.
И почему он сразу не остановил! Не сказал, чтоб замолчал. Слаб человек. Приятно сидеть за хорошо накрытым столом, приятно, что помнят. И этот скряга Мур готов на любые условия. Какому инженеру это бы не польстило? Он сказал:
— Я подумаю. — И встал, повел плечами, вспомнив холодный ветер на улицах, снег, беспризорников, гревшихся на углу под котлом, в котором когда-то варили асфальт. — Я подумаю, господин Корбе…
А собственно, о чем он должен был думать? Все уже было решено! Ему светила его зеленая стрела инженерной удачи, и жизнь открывалась, преисполненная огромным смыслом. Что выше этого смысла? Сытность? Спокойствие? Глупости все…
— Вы говорили о письмах?
— О да, Дмитрий Дмитриевич. Вот, пожалуйста. От Мансурова одно. И почтовая карточка от Сикорского… Пожалуйста.
— Я прочитаю дома.
— Разрешите проводить вас?
По снежным кривым переулкам вышли к Тверской. Корбе говорил о погибели России, о всемирном хаосе разрушения, который несут большевики, об ужасе и оцепенении, охвативших цивилизованный мир. Вот он, приход Антихриста в самом своем реальном виде. Ветер бил в лицо колючим, снежным ветром. Мотался впереди тусклый фонарь, и казалось, что вся снежная круговерть вокруг сыплется из того фонаря, будто из разверзнутого жерла с безумным напором и непостижимой скоростью. Скрипела на ветру дверь. Где-то дребезжало стекло. Снег скреб по промерзлым стенам, точно наждак. С тем же звуком. Надо было скорей добраться до дома, вытянуть озябшие руки над горячей железной печкой у себя в комнате и, едва начнут сгибаться пальцы, достать из кармана письма от Игоря и от Кирюшки. Он все-таки нашел в себе силы не читать письма друзей при Корбе. Ведь нашел же! Это правильно. За это он себя уважал. Ничего! Вспомнил теплую комнату, в которой они сидели. Картины, тусклое сияние бронзы, в передней, возле вешалки, мраморного императора Павла в треугольной шляпе с тростью. Из музея небось спер. Разворовывают Россию, сволочи…
— Благодарю вас.
— Стоит ли? Господин Бондарев, я…
— Не надо хлопот. Дальше я доберусь сам.
Корбе приподнял бобровую шапку. Адью. Но он еще не все сказал. Он не думал так быстро расстаться. В самом деле. И с какой стати. «Ох уж, эти гении! Ох уж, эти фанатики, одержимые идеей, как же с ними трудно, знал бы господин Мур!..» — думал он, глядя вслед быстро удаляющейся от него тени. Сыпал снег. Корбе отпахнул шубу, достал носовой платок, вытер лицо. Бондарев был уже далеко. «Дмитрий Дмитриевич!» — хотелось крикнуть в голос. Но сдержался. Он решил не торопить события. У него оставался еще один козырь, до поры не открытый.
9
Разговоры о том, что Королева снимают с должности, ходили давно. Георгий Никитич и сам разговоры эти не пресекал, не хотел быть управляющим. В Автотресте его обвиняли в том, что он допускает сепаратизм, не занимается вопросами реорганизации, усложняет трудности, нет у него технического взгляда, нет зрелости в решениях, того, сего нет, короче, крыли его по всем статьям. Он только отругивался.