— Мать их в ружье! Это я-то не большевик? Я?
— Да большевик ты, большевик, но в автомобилях ни хрена не петришь! — кричал на него руководитель Автотреста товарищ Урываев, тоже в прошлом кузнец, но не с Коломенского, а с Брянского завода.
Георгий Никитич считал товарища Урываева мировым парнем, а потому, не соглашаясь с его критикой или отвергая отдельные детали, выработал особую манеру разговора.
— Урывай, да пойми ж ты, — рычал, — это ж они под меня копают! Спецы гады, контра среди них недобитая есть, кость я им поперек горла! Видал, «сепаратизьм» слово придумали! Трудности усложняют… Это жизнь я им усложняю! Чтоб их всех…
— Да это не они, это я считаю, что не на месте ты, Никитич, — доказывал Урываев. — Давай возьмем режим экономии…
— Да сдался им тот режим!
— Мне он сдался.
— Я их насквозь вижу, Урывай, а ты можешь пойти в поводу. Я тебя предупредил!
— Ты меня не предупреждай, а давай-ка по-тихому, без шума уходи с завода.
— Я?
Круглое решительное лицо Георгия Никитича сделалось бледным. Четче проступили тугие желваки на скулах, черные усы ощетинились. Нет, он за место свое не держался! Он в революцию шел не за тем, чтоб в директорском мягком кресле сидеть — сто раз об этом говорил на многих собраниях, — но услышать такое от своего же товарища, от друга Урывая не ожидал.
— Видишь ли, Никитич. — Урываев остановился посреди своего кабинета. Ладный, подтянутый, в зеркально начищенных высоких сапогах, стоял, смотрел ласково. — Никитич, тяжело тебе на этой должности. Устал.
— Устал, — согласился Королев. — Но где вы найдете…
— Нашли уже.
Догадка блеснула в глазах Георгия Никитича.
— Никак, Бондарева хотите снова?.. Того, который при Рябушинских? Народ спросили? Народ-то, он не захотит к старому вертаться. Большевичок нужен! Рабочий человек!
— Нашли такого. А Бондарев другим делом занят. Ты его не трогай, обидели человека, он у Рябушинских тоже ведь по найму работал, служащий, но квалифицированный, инженерная, так сказать, аристократия, а на АМО не то что на должность — заглянуть не желает.
— Как знаешь, Урывай. А если меня спросишь, скажу, тут нужен титан! Форменный, говорю, богатырь! Какую махину нужно поднять!
Урываев улыбнулся. Человек, которого хотел он рекомендовать на должность управляющего заводом АМО, меньше всего походил на богатыря. И пришлось его почти год ждать…
— Двигай, Никитич, учиться. Без инженерной грамоты в нашу эпоху далеко ли уйдешь?
— Поздно мне букварь листать! — буркнул Королев и, выходя из кабинета Урываева, тряхнул головой: дескать, сплеча рубишь, друг, негоже так.
Урываев не стал его задерживать. Может, и следовало остановить Георгия Никитича, поговорить по душам, но управляющий Автотрестом был человеком нежным и, зная за собой такую слабость или даже недостаток руководителя периода реконструкции и становления советской промышленности, решил обойтись без лишних слов. Жалко, конечно, Никитича, но ничего не попишешь. Хороший он малый, свой до мозгла костей, жизнь правильно понимает, если начистоту поговорить, но дела не тянет!
На АМО сменилось слишком много директоров. Заводские шутники придумали, что директорская должность на «Ферреро» временная. Все остальные постоянные, а вот эта, одна, директорская, вроде как сезонная. Сегодня — Королев, завтра — Холодилин. Чехардят директора. Непорядок.
Георгий Никитич старался все сделать сам. Сам и разом. Не выработалось у него четкой линии. Вначале развел такую, с позволения сказать, демократию, что на его решения поплевывали с высокой водокачки. Он — слово, ему станочники — десять. Там ведь мужички разговорчивые. Он десять — ему сто! Вот и блюди давай свой директорский авторитет. То он свой в доску, душа нараспашку, пупок видно, то вдруг надуется, как инкубаторский петушок, нервные они без матери. «Я, — кричит, — управляющий! А ты свое место знай!» И по матери послать мог запросто. На техсоветах револьвер на стол клал, когда со спецами спорил. На Королева обижались, обвиняли в сухом администрировании, в панибратстве. Любимчиков на заводе завел. Подхалимами себя окружил. Нравилось, когда теплые слова говорили. На него жаловались в ЦК. Писали, что вот он перерожденец, пышет комчванством, хотя Урываев, справедливый человек, понимал, что никакого барства или перерождения как такового нет. Просто не было у Георгия Никитича понимания, как руководить заводом. Ни опыта, ни знаний, ни правильного подхода. Сам догадывался, что не справляется с должностью, но очень боялся, что это другие поймут. Обидно: как же так — рабочая власть, вот он я, рабочий, самый от станка, управляющим стал и не справляюсь. Не должно быть! Справляюсь.