— Что такое невозможно? В гражданскую за полгода полстраны освободили! Царя скинуть было невозможно, Антанту победить невозможно. Но скинули и победили! Промышленность свою создаем!
Перед Сергеем Осиповичем Макаровским стоял молодой человек, его пухлые розовые губы кривились презрительно, нет, не Макаровского он презирал, он его вроде и не видел в упор, он презирал тех, кто не верил в его веру. И, встретившись с его взглядом, Сергей Осипович увидел в его глазах отсветы такого пожара, огни такой непоколебимой правоты, что стало пожилому, опытному, многоопытному, очень бывалому инженеру не по себе. Но все-таки он сказал:
— Я остаюсь при своем мнении, — и тяжело опустился на стул, а мог бы и промолчать, его слова не имели решительно никакого значения, будто и не говорил он ничего. Лихачев поддерживал Ципулина.
— Хватит, понимаешь, турусы на колесах разводить. Работать надо!. А то, понимаешь, не завод, контора «Дутый товар».
Лихачев хотел большого дела. Страна хотела большого дела! Царя скинули, Антанту победили… Умен Бондарев, умен, и Макаровский не глуп, но не глядят в корень. Сюжеты у них, жоржеты… Работать надо! А Макаровский растерялся. «Я прав, — думал он. — Ципулинский проект — бред». Но потом он усомнился с испугом: «Может, не бред? Может, это я бесконечно отстал от жизни? Я чего-то не понимаю. Я постарел. Я времени не чувствую, оно само по себе, а я сам по себе, стою на обочине, на пыльной полосе отчуждения, и экспресс жизни несется мимо. Гремят железом колеса, сцепки, тормозные площадки. Другие едут люди, а я стою. Почему все они хвалят Ципулина и его наивный план? Старость, старость пришла, старость… Ничего не понимаю!»
Вечером, надвинув на лоб высокую фетровую шляпу, он шел к трамвайной остановке, заложив руки в карманы, думал о жизни, о старости, о том, что другое пришло поколение и видит истину, ему, Макаровскому, недоступную.
К вечеру размокропогодилось, зябко стало, сыро, толкались прохожие, на остановке штурмом брали трамвай, висели на подножках. Горели кислые фонари в лиловой и серой мути, мелкими брызгами секло углы домов. Он убедил себя, что постарел и не чувствует жизни. Все в прошлом. Все было — и светлый дождь с небес, и твердый шаг. Надо куда-то уехать далеко, чтоб начать все с начала и понять и разобраться.
Он действительно уедет, а вернется в Москву через три года очень заслуженным человеком, героем Сталинградского тракторостроя, орденоносцем. Нарком Орджоникидзе наградит его автомашиной марки «линкольн», и как-то весенним утром порулит Сергей Осипович в Серебряный бор, на дачу, а по пути захватит двух друзей — Митю Бондарева и Ваську Строганова, уже профессора, заведующего кафедрой сельскохозяйственных машин.
— И почему ж ты ему не растолковал, что прав! — будет кричать Васька и дергать Макаровского за руку, мешая вести машину. А в ногах у него в плетеной сумке звякали бутылки с пивом.
— Ципулина очень все уважали, я же был чужим. Народ его любил. На все руки мастер, свой человек, — отвечал Макаровский.
— Вы с Митькой чудаки! Альтернативность вашего мышления меня потрясает! По-вашему, царь плохой только потому, что он царь, а мужик хороший только потому, что он мужик. Царь был дураком, мужики есть разные. Двух точек недостаточно, чтоб проложить кривую, отражающую закон. Зависимость явно не линейна. Но вы форменные народники, все хорошее по-вашему свершается людьми простыми, серыми, а все плохое — грамотными, от лукавства. Ципулин прост, а вы, пожалуйста, готовы ждать, что он по простоте своей свершит чудо. Дудки, дорогие мои!
— Вася, перестань передергивать.
— Это он все из присущего ему принципа противоречия, не обращай на него внимания. Но я, — твердо сказал Бондарев, — дрался бы до конца. Мудрец ты, Сергей Осипович, что отошел. Я б на Ципулине живого места не оставил.
— Мудрец не мудрец, так получилось…
Им уже было известно, что вышло из ципулинского проекта. На АМО создали тогда свое конструкторское бюро. Столы двигали, чертежные доски ставили. Стенгазету выпускали. Запроектировали без малого четыре тысячи новых станков. Начались строительные работы, чтоб как-то разместить весь этот станочный парк. Сделали из красного кирпича так называемую ципулинскую пристройку к механическому отделу и под крышу еще не подвели ее, а поняли все, от разнорабочего до директора, что концы с концами чего-то не сходятся. Инженерная несостоятельность лихой, едином махом перестройки стала совершенно очевидной. «Сергей Осипович предупреждал», — вспомнит Лихачев и поймет раз и навсегда, что Ципулин хоть и считался великим универсалом — шофером, токарем, плотником, а вот инженером не тянул. Если только в самом первом приближении. Бондарев же, Дим Димыч, ни машины не умел водить (зачем?), ни кола затесать (о чем вы?), но был инженером! Большим инженером, видевшим всю сложность проблемы и пути ее решения. Ципулин разбрасывался на частности, мелочи его интересовали, кусочки, но не мог он построить своей линии, не выработалось у него взгляда на задачу в целом. И когда три друга ехали в Серебряный бор, Лихачев составлял заявление о необходимости командировки за границу для ознакомления с зарубежным опытом строительства автомобилей. За столом на директорском месте сидел помощник, задумчиво макал перо в чернила. Лихачев, скрипя сапогами, ходил по кабинету.