И вдруг удовлетворенный Манучер замолкает. Николай Николаевич, воспользовавшись случаем, выходит на прямую, вспоминает довоенные испытания ГАЗ-21 (колесная формула шесть на четыре) в июле тридцать седьмого года. Под Горьким, на Молитовских песках. Виталий Андреевич сам за руль и машину с откоса — вниз. По газам! Она у него вся аж подпрыгнула, и в этот момент оторвалась фара.
— А я с бочку устроился, снимаю. И как эта фара отлетела, она круглая, покатилась, я аппарат кинул, «лейку» свою, закричал. Подумал, голова у Грачева оторвалась, ведь такие кульбиты выделывал!
— Он, понятно, настоящим был испытателем, — солидно согласился Манучер, уже остывший после теоретического спора.
— Да, Виталий Андреевич, бывало, главный на испытаниях, а за руль садился. Все дела в сторону. Когда на максимальный угол машину надо поднять — он сам. Есть шофера этого не выдерживают. За рулем сидишь, впечатление, будто опрокидываешься. Небо перед глазами, дороги нет. Он скажет: «Ладно, слезай, слабак». Сигарету выплюнет, сам — за руль, и — по газам!
— Он грузовик, — подтвердил Манучер.
И чтоб я понял суровую душу настоящего грузовика, тогда же они решили свести меня с Колей Борисовым, которого Манучер считал самым своим перспективным учеником и гордился. Манучер у него был наставником. Где-то это даже было записано.
Утром нас познакомили. Коля оказался невысоким парнем в стареньком шевиотовом пиджачке, на котором все пуговицы были разные и одна военная, с шинели. У него были тяжелые руки и серьезное юное лицо. На нежной, почти девичьей щеке родинка. Борисову шел двадцать пятый год, но он уже считался шофером-испытателем самого высокого, седьмого разряда. На полигоне его уважали с тех пор, как он вместе с опытным водителем Пагиревым на двух грузовиках через тайгу и таежные хляби прошел без дорог до Владивостока. Весь путь первым пришлось идти Николаю, потому что пожилой Пагирев жалел машину. Много лет до того тот работал обычным линейным шофером, автобус водил с пассажирами, бензовоз, таскал кирпичи, бочки, ящики, персональщика возил, хозяина, и многолетний шоферский опыт приучил жалеть технику. Беречь. Холмик увидел, колдобинку — объедь. Перед подъемом — скорость переключи. Так оно ей легче. Да и как иначе? Для эксплуатационника это важно.
— Шофер — он язычник, — объяснял мне Добровольский, — он машину свою за живое существо держит. Больно ей сделать боится. И перед ней заискивает, подхалимничает, а то как не повезет? Станет посреди пути.
Но перед шофером-испытателем другие задачи. Манучер говорил, что испытатель жалеть автомобиля не должен. Он про испытателей рассказывал, сплевывал на сторону. «Дрожанье рук…» Когда требовалась превосходная степень, добавлял: «Дрожанье рук, дрожанье ног…» Это уже вроде как бы с похмелья человек, опустошен, не в себе или, напротив, с большой радости. На полную катушку Манучер выдавал в исключительных случаях: «Дрожанье рук, дрожанье ног, судьбы дрожанье!» Это он однажды услышал, всех слов не запомнил, но ритм потряс его бесхитростную шоферскую душу. «Дрожанье рук, дрожанье ног, судьбы дрожанье…» Тут ему слышался отзвук времени, большой автомобильный смысл. А вообще к стихам он не так чтоб очень. Нет у него этого. Мимо как-то прошло. Он любит полонез Огинского. Брат Аман друга приводит, играет парень на аккордеоне. Красиво. Нравится ему, как Валя Леонтьева ведет телепередачу «От всей души». Несколько раз Манучер плакал. Честное слово! «Судьбы дрожанье», — заключает он.
Нет, испытателю жалеть автомобиль никак не полагается.
— Как ты его проверять будешь, как надежность выяснишь, если в тебе жалость? Противоречие! Иду на подъем, мотор как организм, ему тяжело, задыхается, а я ж не зверь, рука сама, сама тянется, но нет! Нет, нет, нет… Зубы сжал вот так вот — и еще ему по газам. Иначе ничего не выяснишь, никакой ясности не будет.
Когда-то давно Манучер тоже имел жалость к автомобилям, а вот Колька Борисов родился испытателем! Он сидит за рулем, выражение лица у него равнодушное. Жалости в нем никакой! Иногда Манучеру кажется, что он зарезать может. Ну разбойник — одно слово.