Выбрать главу

— Ну, значит, Николай Трофимович вышел утепленный. Так. А машины-то и нет! Он, ясно, заволновался, — рассказывал Степан Петрович. — Дело подсудное. Кинулся туда, сюда, нет! Вот ведь неудача! Однако автомобиль через некоторое время появляется. За рулем Иван Алексеевич собственной персоной. «Прости, — прости, — друг любезный, душа горит. Садись на ящик рядом, поедем вместе». Поехали.

Директор не вытерпел, сделал круг по территории завода. Но этого ему показалось мало. Вдвоем с Осиповым они решили махнуть в Подольск и обратно. Мокрый снег бил в лицо, засыпал колени, ветер пронизывал до костей, но Иван Алексеевич веселился, всю дорогу, все 70 километров — 35 туда и 35 обратно, — шутил:

— Николай Трофимович, похожи мы на авиаторов?

— Да как сказать, Иван Алексеевич, и да и нет.

— Мы на моржей полярных похожи, на усах сосульки, — радовался директор, хотел вспомнить слова старой песни про молодого шофера, который держал руль твердой рукой. Мотив-то он помнил, а вот слова забыл.

— Хороший он был человек, интересно с ним было, — рассказывал Степан Петрович. — В нем детства много играло, это я только теперь стал как-то соображать, что это и есть счастье, когда мы посолиднели все, важными стали… Он не пыжился, зажигался легко, шутку любил. И фантазер, конечно, был отчаянный, куда там!.. Едем как-то в Васькино, в заводской наш дом отдыха, машина ЗИС-101, я — за рулем, Лихачев — рядом и сзади — пять человек, машина большая, два места откидных, и, между прочим, едут с нами две дамочки, и очень Иван Алексеевич перед ними выступает: разные истории из жизни рассказывает, то, се, а потом вспомнил, как служил на флоте, на линкоре, и топили они английскую подводную лодку, и эскадрой командовал как раз адмирал Ушаков. Понятно, образование-то — четыре класса, а я уже техникум закончил, шибко ученый. Я говорю, Иван Алексеевич, — тогда отношения много проще теперешних были, — Иван Алексеевич, так ты до того договоришься, что с Александром Македонским, понял, в одном полку! Он усмехнулся. Нет, говорит, с Александром Македонским не скажу. Врать надо круглó.

В феврале 1939 года Ивана Алексеевича назначили наркомом среднего машиностроения. На этой должности он проработал чуть больше года и в ноябре 1940-го вернулся на завод, заявив почти во всеуслышание, что наркома из него не получилось по причине полного отсутствия дипломатических талантов и способностей.

Может быть, он был не совсем прав, когда говорил, что «товарищем директором интересней, чем товарищем наркомом, меня от бумаг в цех тянет», но ему можно поверить. Он мыслил конкретно, должен был видеть свое дело каждый день, трогать его руками, дышать воздухом литейки и кузницы, брать за горло прорывы, не спать по ночам, спорить, сердиться, радоваться каждому успеху.

— Если складывается впечатление, что он был только производственником, а вопросы большой автомобильной политики его мало интересовали, это неверно, — поспешил разубедить меня старший Кузяев и привел в пример, что в 1934 году, прогнозируя завтрашний день, Лихачев настаивал на производстве массового малолитражного автомобиля. Это когда все восхищались американским опытом и автомобильные специалисты гремели с трибун: «Мы не нищая Европа. В автомобильном вопросе пойдем американским путем. Будем строить, как Форд…» Лихачев считал, что грузовые автомобили и автобусы должны быть дизельными, хотя дискуссий и решений о защите окружающей среды тогда не было. Разрабатывая перспективную карту шоссейных дорог страны, настаивал, чтобы дорожное строительство велось капитально, ибо нет ничего постоянней временных решений.

— А Бондарева он на завод переманил. Как же… Помню, они с батькой часто встречались, — вспоминал Кузяев и рассказывал, как однажды обидели Дмитрия Дмитриевича. «Расскажите, как вы к Каледину на юг спешили?» — один к нему на собрании обратился. Лихачев отбил.

А потом шел Бондарев по заводу. Траншею копали, он по мосткам переходил, и вдруг будто обожгло его, взгляд на себе почувствовал. Плотник доски сбивал, стоял на коленях, во рту гвозди, шляпки торчат, отвернулся уже, но глаза его так и полосанули. «Кто такой? Где ж я его видел? — вздрогнул Бондарев. — Чем обидел?» А потом вспомнил Руссо-Балт, столярную мастерскую и АМО, как его этот плотник из кабинета на двор выводил, когда ему показали, что тот на трех листках корявой рукой написал. Зависть человеческая, злоба или просто — непонимание? Как отличить: кто друг, кто враг? Рябушинским завод строил, 40 тысяч получал…