— Ну, так я всегда у себя в бригаде этим и занималась, — заявила Нюрка со вздохом, она не верила в успех. — Ничего из этого не выйдет.
Ее пристыдили:
— Племянница Каутского!
— Не надо так, — обиделся Денис и покраснел.
Нюрка смерила его долгим женским взглядом, сморщила лобик.
— Заступничек мой…
— Все будет хорошо, — заключил Петя Слободкин, поправляя очки. — В таком подходе есть зерно. Только давайте сначала начнем скромненько. Без шума.
— Само собой, — заволновалась Нюрка. — Как только бригаду нашу сформируют, так с утречка и начнем. Утро вечера мудренее, это не я сказала.
— Пушкин!
— Пушкин не Пушкин, а на нас другие равнение держать начнут.
Их предложение поддержали. Выделили бригаде место, свой план, стали они работать — Денис, Колька, Петя, Нюрка и Степа-бригадир.
С первых же дней четкое распределение обязанностей дало свои результаты, и на неделе заглянул к ним старый кадровик Капитон Карпович, постоял, почесал за ухом, посопел в усы.
— Ребята, — сказал, — вы не дурите, думайте, что делаете. Вы нам расценки сбиваете. Кончайте так, ребяты. Атас.
И ушел вразвалочку, заложив руки за широкую спину, туго обтянутую черной спецовкой.
— Вот аспид, — прошипела ему вслед Нюрка. — Совершенно не понимает текущего момента! Мы ж вкалываем…
Первая смена только еще разошлась по рабочим местам. Утреннее солнце полосами легло по всему пролету от стеклянных фонарей в крыше до полу, почерневшего от отработанного масла, керосина, въевшейся металлической пыли. Уже вертелись вовсю трансмиссии и от быстрого перевода с холостого хода на рабочий ерзали тяжелые приводные ремни, сползали со шкивов, шлепали. Все помещение наполнялось ровным станочным гулом, слесарным скрежетом. У испытательной станции к Степе подошел Витька Оголец. Степа только откатил на станцию собранный мотор.
— Привет! Приветик! Ударникам наше почтение с кисточкой.
— Здорово, Витька. Давно не видать.
— Может, покурим вместе? Потолковать надо. В простуде был.
— Давай, если коротко.
— Как получится, Степан. Тебе что, больше всех надо? — сразу же заволновался Витька. — Больше всех, да? Слыхал, с твоей бригады хронометраж будут сымать? Вот, не слыхал! А это так. Будут сымать по часам. Одна секунда, две секунды, трали-вали… Шурупишь? Айн, цвай, драй…
— Пусть снимают.
— Тебе легко «пусть», ангел ты светлокрылый, а старички, между прочим, обижаются. Капитон Карпович тебя не глупей и бригадиром не первый год, а вперед не лезет. Тише едешь — дальше будешь.
— От того места, куда едешь!
— Это трудно понять, — отмахнулся Витька. — Ты ведь штрейбрехер. Раньше так называлось. Они за хлеб, а ты славы захотел? За чужой счет в ударники лезешь?
— Почему за чужой?
— А потому! Только вот смотри, — Витька оглянулся по сторонам, — я тебя по-дружески предупреждаю, свалится тебе на кумпол, на темечко в самый раз железная в четыреста грамм чушка или поболе, что делать будем? Доктор не соберет. Сложный выйдет, твое-мое, чертеж. Его с бригадно-цеховой выучки не прочитай…
— А ты не грози.
— А я и не грожу, душа моя. Я предупреждаю, это две большие разницы. Знай, лучше я тебе скажу, чем кто-то другой. Общество все целиком — против! Говорят, штрейбрехеры так не поступали, стыдились этого, а вы гордитесь. Первые, первые…
— Да что они, не знают, что ли, что по всей стране идет движение ударников! У нас реконструкция со дня на день начнется.
— Не хуже тебя знают. Знают… Но это, так сказать, в больших масштабах, нас не касаемо. А вот наш отдел ты не трогай. Общество противится.
— Им что же, хочется, чтоб хозяева снова были? По Рябушинским проскучились? — возмутился комсомолец Степа и даже ногой пнул подвернувшийся синий обломок стружки.
— А им все едино, что Советы, что кадеты. Допустим.
— А мне вот не едино! Мне не едино! — хотел крикнуть Степа, но злости в нем не было, и он это сказал обычным голосом.
— Видал ты тех хозяев… Сознательный очень. Но про четыреста грамм помни! — Витька сунул кулаки в карманы и, покачиваясь, пошел к себе на участок. А Степа остался стоять у дверей испытательной станции, и не возникло у него убедительных слов, чтоб крикнуть вдогонку Витьке. Да и что можно было крикнуть? Нужные слова пришли позже, когда Витька со всей батареей стоял под Сталинградом. Пушки стояли на пологом холмике, выжженном солнцем. За спиной была Волга, а впереди — плавилась бескрайняя синь неба и дымно стекала вниз. Их просили: «Артиллеристы, подкиньте огонька!» А у них не оставалось снарядов. В пыльной, выжженной степи в мареве за разбитыми хуторами ревели моторами немецкие танки, и каждый день начинался с того, что в слепящем небе кружил над их позициями немецкий самолет-разведчик. Рама. Прибегал потный пехотный комиссар в ремне, съехавшем набок, кричал запекшимся ртом: «Наши советские люди гибнут! Поддержи, артиллерист! Из последнего держимся!»— «А ты их марксизмом! — крикнул Витька. — У меня снарядов нет! Рукопашный приму, орудия буду защищать! Ребята, видал, саперные лопатки отточили! Нет снарядов! Нет!»