Петр Платонович уже решил брать Афанасия к себе грузчиком, но для порядка решил подчеркнуть сложность положения, будто не так все просто: пятилетний план, реорганизация на заводе, то, се, и почувствовал свою значимость.
— Кем брать? Я с тобой битый час выясняю — кем? Квартирмейстером по строевой части? По штатному расписанию заводскому нет у нас такой должности и пятилеткой не предусмотрено. А если, скажешь, есть, спорить не стану, но заняты они без тебя! Локтями не пробьешься, кумекаешь?
— Я в гараж хочу.
— Кем, садовая голова? Кем тебя брать в гараж, соображай!
— Шофером, — сказал Афанасий Ильич. — Ты ж моих документов не желаешь глядеть. А ты полюбопытствуй для интереса, у меня шоферский диплом. Печать, подписи, все культурно, интеллигентно, хоть завтра за штурвал.
Петр Платонович от неожиданности чуть было не привстал. Ничего себе известие. Но все точно, шоферские документы у Яковлева были подлинные, он их получил в двадцать третьем году, потому что купил тогда «рено». Знакомый механик привел машину в порядок, но катался Афанасий Ильич недолго.
— В связи с изменением положения внутри страны, — объяснил, — пришлось продать. Милиция косо смотрела, и фининспектор интересовался, на какие средства сделано дорогое приобретение.
Шоферы на АМО всегда были позарез. Петр Платонович сразу рассказал не мешкая, локтем отодвинув от себя посуду, какие у них для шоферов порядки, какая работа, но Афанасий Ильич неожиданно погрустнел, перешел на высокие сферы, начал о политике, главным образом о текущем моменте.
— Зря нэп кончили! Зря. Разве частный сектор мешает страну поднять? Разве частник в поте свой пуп рвет без пользы? Он сам имеет, верно, в загашнике хранит на расширение капитала, не спорю, но ведь и другим от того польза! Разве государство с экономической стороной вопроса справится? С торговлей, с фабриками, с заводами без хозяев-то? Кругом хозяйский глаз нужен. Что не свое, все по ветру пойдет. С голоду пухнуть начнем, к военному коммунизму вертаемся. Не в обиду тебе, Петруша, большевики твои не подымут Россию! На счетах считать надо. Подвижность нужна. Чтоб в струе. Это ж не армиями командовать.
— Справимся! Нет тут никакого сомнения. Вопрос снят. Частник — лишний элемент.
— Ой ли?
— Да… Выдалось нам в интересное времечко жить…
— Все нормально. Наш путь ясный. Индустриализацию начали, колхозные артели в деревне нарождаются, это тебе не кредитные товарищества, тут сила будет. А если каждый в своем огороде, как тот хряк, то мне такую Россию весьма жалко!
Афанасий Ильич покачал головой:
— По Марксу чешешь? Или по-своему? Эх, Петруша, ты не ерзай. Я тебе говорю, вспомнишь рано или поздно, к нэпу опять повернем, голод, он научит и преподаст.
— А насчет голода не надо бы! Не надо. Не к вечеру будь помянут Пал Палыч, старший Рябушинский, какой головастый парень был. Про голод много понимал, надежды на нем строил, всю доктрину, так сказать, а где сейчас? Сам скажу. В Париже. Говорят, помер. Не знаю, верно ли. А братья живы и слезки небось на кулак мотают, Россию во снах видят. Я об этом размышлял, мозги мял и скажу: знаешь, почему мы здесь, а они там, и так получилось, что в России самое слабое звено цепи империалистической лопнуло?
— Мы войну проиграли!
— Народ войны проиграть не может! Войну проиграло правительство.
— Говорят, каждый народ достоин своего правительства.
— Это говорят. Оно само оказалось недостойным, поэтому-то его и свергнули. Скинули его! Рухнуло все: проторговались.
— В каком смысле? — не понял Афанасий Ильич. — Купечество виновато, это факт, но ты выше смотри, да и хватит: старое вспоминать — костьми греметь.
— Выше, ниже, не о том речь! Каждый к себе тянул, для себя жил, о том, кто рядом, не помышлял. Каждый свой пятак выторговывал, делиться не хотел. Никто ни с кем! И заварилось. Русский маховик тяжелехонек. Товарищ Ленин дал искру, вот и понимай. В грязи да в униженье, когда рядом с жиру бесятся, кому жить охота? Ты же на своей шкуре того не видывал?
— Не видывал, пожалуй. Не спорю. Маркса я не изучал. Ульянова-Ленина, как можешь догадаться, тоже. Не мой это маршрут. Я иначе разумею. В России у нас всего вперебор. И народ у нас решительный, смелый, огня не боится. Мудрые есть, работящие есть, красивые. Леса у нас, земли, реки любые, всякие богатства есть. Места благодатные — живи, радуйся. Вот оно от чего — от радости все и происходит. От нашего от богатства. Были бы мы, как немцы или как французы, в бедных природных условиях, сидели бы тихо. А русский человек, он от счастья бесится, всего у него слишком, всего вперебор.