Когда вышло постановление о борьбе с пьянством, он как-то серьезного значения этому не придал, решил — очередная кампания и продолжал все по-старому, уединялся куда-то с дружками, а затем принимался за работу.
Совершенно неожиданно на совещание к нам в институт приехал наш министр. Виктор Александрович сидел за столом президиума и тихо похрапывал, время от времени голова падала ему на грудь, и тогда в задних рядах слышалось его ровное дыхание. Виктора Александровича попытались разбудить. Вначале ничего из этого не получилось, а когда приложили чуть больше усилий, выяснилось, что он крепко пьян. Его уволили в тот же день, потом ребята встречали его в метро — он превратился в тихого, скромного служащего, в его манерах не было уже ни тени начальственности; а тогда — приближался Новый год, к Виктору Александровичу пришли с предложением, он его всецело одобрил, сам создал инициативную группу, коллектив надо было сплачивать, а потому со всех собрали деньги, по скольку там постановили, и началась суета.
Женщин отпустили на полдня приодеться. Столовую украсили гирляндами и елочными ветками. К вечеру наши дамы ходили нарядные, говорили и двигались шумно, стучали каблуками по лестницам вверх, вниз. Никто не работал. Часов в шесть сели за стол. Мы с Игорем устроились рядом, а напротив оказался Виктор Александрович, заместитель директора по общим вопросам. На какое-то время замедлив садиться, Виктор Александрович поднял над головой обе руки и, сцепив пальцы замком, приветствовал общество. Общество отвечало веселым оживлением. После чего Виктор Александрович, человек грузный, одинаково широкий в бедрах и в плечах, сел, положив на край стола перед собой пачку «Винстона», снял очки с затемненными стеклами, произнес:
— Рассаживайтесь, рассаживайтесь.
Нарастал шум и гомон:
— Мария Федоровна, да куда ж вы? Сюда, к нам, вот я и место вам держу.
— Селедушка — мечта! Плач Ярославны. Нежность…
— Зима есть зима, — усаживаясь, рассудительно объяснял младшим товарищам, окружившим его, заведующий техническим отделом Иван Филимонович, в прошлом военный летчик и ас. — Лето есть лето: море, бабы и папиросы…
Суета вилочно-тарелочная началась. Кто-то обносил всех винегретом, кто-то тянулся через стол за солеными грибками, приговаривая при этом остроумное: «Не долго мучалась старушка в преступных опытных руках». В общем, веселье разгоралось так, как оно и должно в подобных застольях.
Приближался Новый год. Желали друг другу счастья, желали, чтоб наш институт, который несмотря ни на что набирает и набирает авторитет, интересные темы разрабатывал, давал четкие рекомендации производству. И слава его гремела в автомобильном мире. Виктор Александрович достойно наклонял крепкую лобастую голову на квадратной шее, как будто все это к нему именно и относилось, шумно, с возней обнимал машинистку Нину, вроде бы случайно оказавшуюся рядом, но вот ведь — кстати и с руки. Наши электрики включили музыку, они японский сногсшибательный магнитофон принесли. Фотограф Леня, единственный, кто привел с собой жену, — такой уж он был оригинал, ну что тут попишешь, ему разрешали: художник, — залез на стул, кричал: «Тиха! Качумовский! Тиха украинская ночь. Я петь буду!» Виктор Александрович улыбался всем жаркой улыбкой, показывая тяжелое зубное золото, и вот уже в середине вечера, ближе к концу, когда они со вторым, Арнольдом Суреновичем, замом по науке, перемигнулись, пора-де уходить, он как-то рассеянно потянулся за одной бутылкой, за второй, безошибочно выбрав, которые были не начаты, а потом, вроде даже чего-то напевая под нос, одним жестом снял их под стол, твердо поставил себе под стул. Свидетели этой сцены кто отвернулся, кто сделал вид, что ровным счетом ничего не заметил, и только мой Игорь Степаныч засопел. Лицо его покрылось пепельно-алыми пятнами, губы сжались. Он посмотрел на шефа строго, но тот на его взгляд никак не отреагировал, кому-то через стол посылал приветствие, делая махательное движение пухлой ладонью. Визжала Нина. Леня со стула пел старинный романс про темно-вишневую шаль, ему уже начинали подпевать нестройно, магнитофон наигрывал что-то танцевальное, кто-то танцевал, из-за ограниченности пространства топчась на месте. И вдруг Игорь Кузяев, откинувшись, вытянул ноги, зашаркал, держась руками за край стола, жилы на его шее напряглись. Раздался дробный звук покатившихся бутылок. Виктор Александрович вздрогнул, рыпнулся под стол, но поздно.