— Юля, ты сегодня похожа на Изабеллу, — говорит Игорь.
— Это на какую еще Изабеллу? — недоверчиво щурится Юля, отрываясь от своего многотрудного занятия.
— На королеву Испании. Дыши спокойней.
Игорь идет насупленный, опустив голову. Командировка, по его мнению, приспела совсем не ко времени. Зачем это, когда есть дела поважней.
— Знаешь, — говорит он, — я статью Яковлева разыскал.
— Да ну! И как?
— Интересно, но понять трудно. Конечно, он великим замахом начал, большое дело намеревался совершить, а вот совершил, нет ли — только гадать можно. То ли он конструкцию придумал, как сжимать газ до объема автомобильного бака, то ли еще хитрей что-то там возникало. Он упоминает некий турбодетандер, посредством которого можно получать водород прямо из воздуха, работа тезисная: ни схем, ни чертежей.
— И он его на автомобиль предлагает?
— Так точно. Причем энергии сгорающего газа хватает на собственное движение и на работу турбодетандера.
— С теплотехниками поговори.
— Это один вариант, а второй — гидраты, то, что я в самом начале выяснил и что Булыков к себе в отчет тянул.
— Ты смотри, — довольно легкомысленно замечаю я, и, наверное, меня можно простить: я весь в предстоящей поездке и не знаю, что меня ожидает дома, куда я попаду только вечером, после того как побываю в бухгалтерии, получу командировочные, затем — у инструментальщиков, они нам тарируют приборы, и заведующий лабораторией веселый человек Николай Александрович заставит меня присесть и выслушать очередную историю из жизни бременского палача: у него такая серия — «Печали и радости из жизни бременского палача…». Раньше он про Василия Ивановича, про верного ординарца Петьку рассказывал, а теперь цитирует многозначительно:
— Вам порезать или кусочком?
— Не смешно, — говорю я.
— «Вам порезать или кусочком?» — не смешно? — удивляется Николай Александрович и разъясняет: — Это клиента к нему привели…
— А клиент?
— А клиент голову приподнимает над плахой, шепчет: «Я от Льва Михайловича».
— Черный юмор.
— Да ну тебя, — обижается Николай Александрович и больше меня не задерживает.
Затем я еду выбивать фотопленку, завхоз кружит со мной в темных подвальных катакомбах, отпирает, запирает замки, в сотый раз интересуется, кто подписал заявку, я отвечаю. Завхоз явно хочет отметить, он у нас такой, он смотрит на меня грустным взглядом, у него уж в закуточке все готово: на электроплитке кипит кастрюля эмалированная, пахнет капустой, варится борщ флотский с грудинкой, уже готов. Завхоз вздыхает, наконец, поняв, что с меня ничего не взять, выдает мне пленку в круглых жестяных кассетах, я расписываюсь и приезжаю домой в восьмом часу.
— А я знаю, — говорит жена, отрывая взгляд от вязанья, она сидит под торшером у телевизора, вяжет и смотрит соревнование, баскетбол, — у вас там, видно, весело будет, Элла не зря собралась. — И вздыхает. (Элла — так точно, жена фотографа Лени.) — Элла знает, что делает. Она семью бережет.
Моя жена нельзя сказать ревнива, но иногда возникают такие моменты, когда она настаивает, что не любит лжи.
— Я не люблю лжи, — говорит она, печально снизу вверх покачивает головой и смотрит так грустно, что сразу чувствуешь себя вконец провравшимся. — Делайте там, что хотите. Двадцать дней. Вы много успеете… Да, тут тебе приятель какой-то звонит, телефон оборвал.
И словно в подтверждение ее слов раздается заливистый звонок, я снимаю трубку.
— Геннадий? Геннадия мне, — резко требует незнакомый голос.
— Слушаю.
— Генка, ты, да? Я сейчас приеду, я рядом. Слышишь, да? Мне срочно, Генка. Очень важно. Это я, Акоемов. Рядом я, понял…
Акоемов? Какой Акоемов? Не сразу вспоминается таксист, друг из Апрелевки. Возникает коренастая его фигура в синтетической куртке на молниях, мокрые половицы в сарае, дождь, весна, электричка…
— Давай, — говорю я. — Ждем. Приезжай.
И он приезжает через пятнадцать минут. Звонит в дверь долгим непрерывным звонком, большим пальцем утопив кнопку. Вваливается в прихожую. Лицо его искажено нетерпением, куртка расстегнута.
— Вот, — говорит он и лезет за пазуху, — вот, на пробу надо сдавать! Исследование пусть делают!
И он достает из-за пазухи две бутылки.
— Это что? — спрашивает жена.
— Горючее, — доверительно шепчет Акоемов. — Горючее, — и оборачивается ко мне. — От него осталось, от Виталика. Я нашел, понял. Канистра была от него. Гляжу, плещется. Из багажника достал. Там ведь в старом «Москвиче» багажник как раз за задним сиденьем. Заглянул — горючее. На вот, понюхай. Пусть анализ снимут. Я же говорил, как не беньзин!