— Они написали…
— Они, наверное, не только по одному адресу написали. Да и почему вы полагаете, что это они, а не он или она? Знаете, как может быть, как бывает? Что вы! Весьма вероятно, у письма и того, и другого, и следующего, которое еще только идет куда-то в инстанции, будет один автор. Некий аноним. Мистер икс. Или — леди икс. Как вам больше нравится.
— Весьма вероятно. Но мое начальство видит во всей этой ситуации повод к серьезному разбирательству. Этика научного поиска, сложные взаимоотношения в научном коллективе…
— Случай совсем неподходящий. К тому же мне показалось: ваш заведующий противопоставляет изобретателя-одиночку научному коллективу. Это бесперспективно. Он решительно настроен, а здесь вопрос надо ставить весьма деликатно. В наше время… Знаете, у Гарина-Михайловского есть рассказ «Гений». Читали? Не помните? Жалко. Мы в студенчестве им буквально зачитывались и у себя на Стромынке, помнится, до хрипу спорили, его обсуждая. Сюжет весьма простой, но, согласитесь, любопытный. Коротко — некий безграмотный старик, у себя в подвале двенадцать лет оперируя с цифрами, сам помимо Ньютона и Лейбница — ну их! — открывает основы дифференциального исчисления. Значит, это он через двести лет после своих великих предшественников сам додумался. Чушь собачья! Я очень уважаю Николая Георгиевича Михайловского. «Детство Темы», «Студенты», «Инженеры» — в свое время это хорошо, это надо читать. Но в данном случае он совершил грубейшую, непростительную ошибку с далеко идущими не просто литературными намерениями. История математики убедительно показывает, что некоторые аспекты дифференциального исчисления понимал Архимед. Но вот в чем фокус — общий метод мог быть открыт только и непременно при высоком знании геометрии и алгебры, при овладении всем арсеналом знаний по этим дисциплинам, для чего надобно было, милостивые государи, знать результаты, полученные математиками по крайней мере нескольких поколений, и чего Архимед не знал. Да что я говорю, поколений? Высочайшая математическая культура требовалась, и ежели тот безграмотный или полуграмотный старец не знал Ньютона и Лейбница, то про их предшественников он уже совсем и слыхом слышать не мог и, значит, самостоятельно за двенадцать лет должен был проделать то, что проделали до него все математики, все человечество за две тысячи лет! Так-то вот получается. Попробуй-ка один за всех открой и докажи все теоремы и выводы верные сделай, не ошибись! Куда как прелюбопытно. Однако Михайловский настаивал, что был-де у него реальный прототип, да! Жил в Одессе старик по фамилии Пастернак. Николая Георгиевича сразу поддержал Алексей Максимович Горький, я полагаю, концепция рассказа Буревестнику пришлась весьма по душе и по времени рассказ в самую точку, в яблочко социальных интересов попадал.
— Это ясно, математика тут не главное.
— Разумеется. Пастернак был представителем простого народа, а рассказ веру в простого человека вселял, в его возможности, и возникал резон научной правдой поступиться ради большой жизненной правды. И это можно понять. Был бунт, а ничто так не выдает человека с его помыслами, так однозначно не относит к определенному времени, как те нормы и законы, против которых он бунтует. Так что весь успех рассказа о безграмотном старике, будто бы сделавшем великое открытие века, отнюдь не награда художественному замыслу, а результат стечения исторических обстоятельств.
— Но Яковлев, позвольте, не безграмотный старик, он — инженер.
— Бог мой! Инженер… Да в наше с вами время стать инженером проще простого. Не получается днем, давай вечером, с отрывом, без отрыва, можно — очно, можно — заочно. Само звание «инженер» мало что значит, согласитесь. Все зависит от самого человека, как он к своему званию, к своему делу относится. Поэтому такой разброс в результатах: тут тебе и гениальный бред, откровения великие, и детский лепет рядом.