- А мне показалось, что оно интересное, - вдруг говорит все время молчавший Егоров. - Как ловко вы его раскрыли...
- Не все еще раскрыли, - уже уселся в свое кресло Жур. - Надо, однако, стараться дальше так же все тщательно анализировать...
Это непонятно Егорову. Как это надо стараться анализировать? Но спрашивать сейчас об этом у Жура неловко. После надо спросить, в подходящий момент.
Жур вчитывается в бумаги. Лицо у него становится необыкновенно озабоченным.
Зайцев и Егоров уходят.
15
Зайцеву и Егорову снова надо было ехать на Извозчичью гору, где на Водопойной улице, в Щенячьем тупике, проживает новый муж вдовы аптекаря некто Парфенов Терентий Наумович.
Извозчичья гора, наверно, долго еще будет притчей во языцех. Долго еще будет тут ютиться разная шпана. И не только городские жители, но и работники уголовного розыска долго еще будут с особым чувством вспоминать об этой горе, о ее огромном заросшем густым кустарником кладбище, о "хитрых хазах" и "малинах", что теснятся за кладбищем и вокруг него.
Не отличишь, где живут кустари и где настоящие, опытные, профессиональные бандиты. Все смешалось здесь, как на свалке.
Понятно, что" Егоров и Зайцев чувствуют себя по-особому настороженно, снова отправляясь на Извозчичью гору.
Егоров немножко тревожится из-за того, что с ним сейчас вся его двухнедельная получка. Вдруг что-нибудь случится - деньги пропали. А как обрадовалась бы Катя, увидев эти деньги...
На углу Кузнечной и Стремянной Зайцев остановил извозчика точно так, как это сделал Жур, когда они ехали на первое в своей жизни происшествие поднимать мертвого аптекаря.
А теперь они едут одни, без Жура.
Жур сказал, что этот Парфенов, муж бывшей аптекарши, серьезный жук.
"Интересно, сейчас узнаем, какой он жук, - думает Егоров. И уже забывает о том, что у него в кармане вся его получка. - Парфенов, Парфенов. Фамилия какая знакомая!" Потом он думает над словами Жура: "Надо стараться все тщательно анализировать".
Егоров готов изо всех сил стараться, но ему непонятно: как это надо анализировать? И в книге господина Сигимицу ничего об этом не сказано.
Егоров и Зайцев сидят рядом в извозчичьей пролетке с поднятым кожаным верхом. Впереди у них толстая ватная спина извозчика в круглой войлочной шляпе с блестящей пряжкой на околыше.
- Как ты это понимаешь, Сергей, - "надо анализировать"?
- А чего тут не понять? - говорит Зайцев. - Очень просто. Человек, допустим, отказывается: я, мол, не воровал. А ты ему все равно не веришь. Ты делаешь в уме свой анализ: нет, мол, я тебя знаю, ты вор...
- А если он правда не вор?
- Все равно ты должен его подозревать. Ты всех должен подозревать...
- Всех?
- Ну да. Никому верить нельзя.
Зайцеву уже все понятно. А Егоров во многом сомневается.
- Погоди, Сергей. Как же это так? Никому верить нельзя. Это, выходит, мы должны жить, как Елизар Шитиков. Это же он перед смертью сказал. Так прямо и в протоколе записано. Шитиков сказал братьям Фриневым, что, мол, отдайте мне деньги вперед, потому что по теперешним временам никому верить нельзя...
Зайцев смеется.
- Он правильно сказал. - И кивает на спину извозчика. - Ты поосторожнее с разговорами. Мы на дело едем...
- А я ничего особенного и не говорю, - оправдывается Егоров. - Но понимаешь, что я думаю. Если всех подозревать и всем не верить, так это получается, что все люди плохие...
Зайцев подтягивает голенища сапог. Один сапог вытирает об извозчичий плюшевый коврик и досадливо морщится.
- Для чего ты сейчас завел этот разговор? Плохие, хорошие... Ты, честное слово, как... как девушка какая-то. Или даже как... баба...
Егоров молчит. В самом деле, может быть, он завел сейчас ненужный разговор?
А Зайцеву хочется, видимо, сгладить излишнюю резкость слов, и он, помедлив, говорит уже другим тоном:
- Ты пойми, Егоров, одно. Если ты, допустим, не работаешь в розыске, если ты просто человек, ты можешь верить кому хочешь...
- Но я все равно остаюсь человеком, - перебивает Егоров, и лицо его принимает упрямое и даже сердитое выражение.
Зайцев опять смеется.
- Ох, до чего ж ты забавный... - И, выглянув из пролетки, делает строгое, озабоченное лицо, такое же, как у Жура. - Кажется, мы с тобой приехали.
Он" подходят к высоким зеленым воротам.
Зайцев не начальник Егорову. И никто не говорил, что Зайцев должен быть старшим. Но он ведет себя как старший.
- Ты меня тут жди, Егоров, у ворот. Если услышишь стрельбу или я крикну, тогда забегай в ворота. А если все тихо, просто стой. Конечно, если кто побежит, задерживай. Тут зевать никак нельзя...
Егоров ждет Зайцева минут пять, десять. Никто не бежит, не кричит, не стреляет. Все тихо вокруг.
Только внизу, под горой, ревет невидимая отсюда река, ревет и глухо скрежещет. Трудно ей. Мороза все еще нет - настоящего, крепкого, сибирского. Не скоро еще в этом году замерзнет река. А она буйная, озорная.
Егоров вспоминает лекцию в клубе имени Марата. И лектора вспоминает, седенького старичка. Он говорил, что здание величайшей гидростанции, которая будет выстроена на этой реке, вероятно, разместится в районе так называемой Извозчичьей горы.
Егоров сейчас думает об этом. И ему становится вдруг весело. Все тогда тут изменится, на этой горе. Все эти хибарки придется сломать. И все воры и бандиты разбегутся как тараканы. Или они будут тут работать на гидростанции, на строительстве. Их заставят тут работать...
Из ворот выходит Зайцев. Нет, пока ничего не получилось. Вдова аптекаря говорит, что она ничего общего не имеет теперь с Парфеновым. Он оказался, говорит она, темной личностью. Да, она им одно время увлекалась. Но это было временное увлечение. Она жалеет об этом.
Зайцев, однако, разузнал у вдовы про всех родственников и знакомых Парфенова, записал их адреса, взял его фотографию. Теперь будет легче его искать. А он явно скрывается. И вообще подозрительный тип. Нигде не работает и что делает - непонятно. И непонятно, чем он мог соблазнить аптекаршу. На фотографии он в котелке, при галстуке, морда отвратительная, отлитая из какого-то тяжелого серого вещества, глаза сонные. Это он снимался еще до революции.