— Угроза жизни? — предположила Ксюша, пытаясь приладить к рассказу Вяземского строгий трафарет закона. Не получалось. — Поясните, пожалуйста, подробнее.
— Угроза, как потом выяснилось, была, и нешуточная, — Николай Геннадьевич сцепил длинные пальцы. — Оговорённый срок ещё не истёк, когда друзья передали Лиде весть о смерти Драгана. По ту сторону началась война. Переходить границу стало опасно, и Лида, разумеется, не отпустила мальчика на верную гибель, хотя тот и рвался. Ума не приложу, как ей удавалось с ним сладить. Она, знаете, рассказывала, как Драган его нашёл… Случайно, в какой-то захолустной деревушке близ разлома. Паренёк по глупости сцепился со стражем границы. Чудом остался жив. Защищал то ли друга, то ли какого-то заблудившегося ребёнка. В пять лет от роду бросаться с голыми руками на высшую нежить — это даже не смелость, это чистой воды безрассудство…
— Это не имеет отношения к делу, — отрезала Ксюша. Время уходит, а дед так и не сказал ничего, что можно было бы бросить на весы правосудия.
— Да, простите… В общем, оставить столь опрометчивое создание на произвол судьбы Лида, само собой, не могла. И, разумеется, память о Драгане бередила ей душу. Мальчик остался у неё, под официальной опекой. Она чудовищно рисковала, пока справляла все нужные бумаги — сами понимаете, документы приходилось подделывать всеми правдами и неправдами. Внешне всё было обставлено так, будто она взяла на поруки сына сестры, погибшей при пожаре. Конечно, додумайся кто-нибудь в госорганах копнуть глубже, легенда очень быстро рассыпалась бы. В огне погибло всё семейство без исключения, к тому же Лидиного племянника звали по-другому…
— Нельзя называться чужим именем, — прошептала Ира.
— Совершенно верно. Подлинного имени этого человека я не знаю, и никто уже, наверное, не знает, кроме него самого, — Николай Геннадьевич снова взялся протирать идеально чистые очки. — Это часть той защиты, которую Лида так кропотливо выстраивала в последующие годы. Вы, наверное, имеете представление: зов по имени расценивается как просьба о помощи, а отказывать в помощи запрещено… Да, несмотря на то, что мальчику к моменту, когда он здесь оказался, едва исполнилось десять лет, клятвы он уже принёс. Я думаю, это и подтолкнуло Лиду к наставничеству. Со стороны её решение выглядело вполне логично: единственный племянник, щедро одарённый магически, пусть и слегка неотёсанный из-за детства, проведённого вдали от благ цивилизации… Между тем она учила его жить в нашем мире, отзываться на выдуманное имя, скрывать своё происхождение и способности. Примерно полгода всё шло неплохо. Пока не случился исход.
— Свешникова, кажется, выступала в поддержку подсудимых, — припомнила Ксюша.
— Она очень скоро вынуждена была прекратить делать публичные заявления. Как только зазвучали первые обвинения в общественно опасном характере сведений, а в случае волхвов — ещё и способностей, которыми обладали беженцы, Лида перестала вмешиваться, чтобы не рисковать жизнью подопечного. Ход дела очень быстро засекретили, всё шло к ужесточению законов. Поправки в третью статью и расширенный текст присяги приняли как раз во время этого следствия. Мы все в той или иной степени оказались вне закона; кто-то, как я, отказывался от подсудных вариантов применения дара, кто-то полагался на коллизии с ранее принесёнными клятвами, кто-то прибегал к дару внушения, чтобы при переприсяге приняли старый текст вместо нового. Это всё при должной сноровке худо-бедно позволяло прятать способности и знания, хотя даже здесь, в Москве, случилось несколько смертей из-за сработавших клятв. Управа, сама того не зная, устроила нам жестокую чистку, загнала в глубокое подполье, разобщила, а кое-кого и озлобила.
— Вы могли подать прошение о легализации, — напомнила Ксюша.
Вяземский снисходительно улыбнулся — будто несмышлёнышу, только что ляпнувшему, что батоны растут на деревьях.
— Лишь для того, чтобы мы оказались под надзором, а наши способности — под запретом. Всё сообщество видело, как один за другим гибнут фигуранты тульского процесса; мы, в отличие от остальных, понимали, почему. Но если нас, рождённых в этом мире, новые законы всего лишь загоняли в вечный правовой сумрак, то для Лидиного ученика ловушка захлопнулась. Фальшивая биография, подтверждённая фальшивыми же документами, вызвала бы срабатывание пункта о тайнах однозначно и немедленно.
— В нём есть оговорка, — возразила Ира. — О ранее принесённых клятвах.
— Именно ею Лида и воспользовалась, — Николай Геннадьевич закивал, обрадованный догадливостью визитёрши. — Она взяла с ученика клятву, запрещающую ему раскрывать правду о своём происхождении.
— Лишив тем самым возможности оправдания по третьей статье, — фыркнула Ксюша. — Отличный план.
— Да, этот изъян она тоже учла. Именно поэтому я сейчас всё это вам рассказываю, — назидательно произнёс Вяземский. — Моих слов, возможно, под следственной присягой, или Лидиных записей должно быть достаточно. Но я думал, что если когда-нибудь и пригожусь, то… как бы это сказать…
— Он не пришёл бы сам, — резко сказала Ира. — Даже если бы знал.
Николай Геннадьевич вопросительно на неё посмотрел, но Шаповалова давать пояснений не пожелала. Ксюша сдержала вздох и взяла дело в свои руки.
— Вы сказали о записях.
— Да, они у меня, — Вяземский нервно поправил очки. — Дома, разумеется.
— В них изложено всё то, что вы рассказали?
Николай Геннадьевич замялся, виновато пожевал губами.
— Точно сказать не могу. Видите ли… Они хранятся в футляре, который я не могу вскрыть. Но, думаю, да, там именно это.
— Прекрасно, — Ксюша решительно встала. От медицинской вони голова болела немилосердно. — Значит, мы сейчас за ними поедем. Вам хватит пяти минут, чтобы собраться?
— Да, — Вяземский самоотверженно дёрнул головой. — Минутку, я сейчас… Вы не могли бы…
— Разумеется. Ир, идём, — Оксана толкнула дверь. В просторном кабинете хоть и пахло всё тем же вонючим спиртом, воздуха всё же было побольше.
Шаповалова бесшумным призраком выскользнула из комнатушки. Ксюша притворила пластиковую створку, предоставляя старика своим делам, и прислонилась спиной к прохладной стене.
— Ну? Что теперь скажешь? — слабо усмехнулась она, из-под ресниц наблюдая за спутницей.
— Это всё объясняет, — уверенно сказала Ира. — Безопасности не к чему придраться. Да?
— Вроде да. Больше тебя ничего не волнует?
— А что меня должно волновать?
Ксюша насмешливо хмыкнула.
— Действительно.
Ирка, судя по выражению лица, наверняка сказала бы ей что-нибудь резкое, но, на счастье не в меру осмелевшей секретарши, Ксюшин телефон мелодично звякнул. Писал Макс. Безопасность дала отмашку. Началось.
— Меняем планы, — сумрачно сообщила Тимофеева мигом подобравшейся Ире. — Деда берём с собой вместе с записками и дуем к месту событий. Викентьев посреди штурма чужие дневники читать не будет.
— Штурма?
— Да, Ир, мы не только нежить обнаглевшую гоняем, — огрызнулась Ксюша, пряча телефон в карман. — Лучше я тебя у метро высажу, нефиг тебе там делать…
— Я с тобой поеду, — упрямо сказала секретарша, сверля Тимофееву пристальным взглядом.
Ксюша слегка опешила от подобной наглости. Перенервничала девочка… Хочет любоваться на грязную работу — пусть любуется, может, в голове прояснеет. Тимофеева сверилась со временем; если поторопиться, они могут успеть, хоть и не к началу.
— Да пожалуйста. Под ногами не путайся только, — снисходительно бросила она и требовательно постучала в запертую дверь: — Николай Геннадьевич, вы готовы?
Дедок почти сразу открыл и предстал в дверном проёме, как в портретной раме — эдакий аристократ, вынужденный по нынешним скучным временам рядиться в скромный пиджак вместо горностаевой мантии.