– А мне нравится хлеб! – сказала она, – садись на соседние качели!
Глеб осторожно сел на деревянное пошарпанное сидение.
– Ну, давай же, смелее! – подбадривала его девушка.
Он начал раскатываться, как вдруг сзади послышались сигнальные гудки машины. Сиренин резко притормозил и соскочил с качель. Метров триста от них стоял джип.
– Будь здесь! Я сейчас вернусь, – сказал Глеб и быстро зашагал в сторону сигнала.
– Катя! – крикнула она ему вслед.
– Что? – журналист остановился и повернулся.
– Да Катей меня зовут! – повторила она и засмеялась.
– А-а, классное имя. Жди меня Катя!
Он подошёл к облезлому джипу цвета кофе с молоком. Оттуда вышел мясистый, лет пятидесяти пяти мужчина в коричневой дублёнке.
– Что, детство вспомнил? – спросил он.
– А вы кто собственно такой? – полюбопытствовал Сиренин.
– Я мэр и шериф этого города, если ты не знал. Слышал, что ты репортёр с какого-то там издания. Мне на это наплевать, парень. Будешь вести себя паинькой и всё будет норм. А станешь вынюхивать и копать под меня, у тебя появятся проблемы. Надеюсь, мы хорошо поняли друг друга?
– Думаю что да.
– Ну, тогда передавай от меня привет Никитишне, – сказал он, влез в свой старый рыдван, который покачиваясь из стороны в сторону развернулся и укатил.
Глеб повернулся к детской площадке, там одиноко покачивались пустые качели.
8.
Этим вечером в гости к Никитичне наведался Петрович с бутылкой водки. С третьего этажа спустился Степан Степанович с закатками. Сиренин достал из рюкзака несколько консерв и фляжку с армянским коньяком. Никитична нарезала на стол колбасу, хлеб и до красна натопила буржуйку.
Через несколько часов в комнате можно было топор вешать от выкуренных сигарет Петровича. Вначале старики расспрашивали Глеба, как живёт страна, что сейчас происходит в мире. Но то ли Сиренин был плохим рассказчиком, то ли их интерес быстро угас к данной теме, так как вскоре они окунулись в своё советское прошлое. Кто за кого вышел замуж, у кого кем стали дети, кто куда разъехался. Петрович торжественно зачитал свежее письмо от сына, который жил с семьёй во Владивостоке. Из их разговора, Глеб узнал, что дочка Никитичны присылала матери поздравительные открытки к праздникам, да иногда небольшую сумму денег. А у Степановича родственники жили в Намыре, которые несколько раз в году его навещают.
В своё время эти старики отказались уезжать на чужбину. Никто из них не захотел покидать Северотожск, который они отстраивали по кирпичику.
Потом Степан Степанович принялся рассказывать анекдоты, а ближе к полуночи гости разошлись.
– Мария Никитична! А кто из молодых живёт в городе? – спросил Глеб.
– У нас молодёжи нет, всем за пятьдесят, – ответила хозяйка.
– А я вот девушку встретил, у пятиэтажек…
– У нас всякое может померещиться… – отозвалась Никитична.
– Да нет, я серьёзно, – сказал Сиренин, – сейчас я вам покажу её фото.
Он направился в свою комнату и принёс оттуда фотоаппарат. Затем сел на диван, включил мини-экран и принялся пролистывать снимки. Ага, вот! Стоп!
Удивительно, но на снимках, на которых должна быть запечатлена девушка, никого не было.
– Ну, Глебушка, отыскал свою красну девицу? – спросила из кухни хозяйка.
– Вы были правы Никитична, показалось…
– Ничего милок, у нас тут такое часто случается…
– Ладно, спокойной ночи!
Глеб встал, забрал свою наполовину пустую фляжку со стола и побрел в свою комнату. Он проснулся от знакомого скрипа проржавевших качелей. Этот звук беспрепятственно разносился в тишине ночного города. Сиренин тотчас вспомнил про Катю. Но это же полный бред! Не будет же она кататься на качелях посреди ночи? Хотя в этом более чем странном городке всё может быть. Он поднялся, нащупал на табуретке металлическую фляжку и сделал из неё несколько больших глотков. Жгучий напиток быстро принёс телу тепло и смелость душе. Эх, была, не была… Глеб чиркнул спичкой по коробку, зажёг свечку, по-солдатски быстро оделся, и как можно тише прошмыгнул мимо спящей хозяйки и вынырнул в коридор.
На улице пронизывающий ветер обдал Сиренина своим морозным дыханием. Глеб поёжился и вытащил из-за пазухи фляжку с коньяком. Только после того, как тепло вновь разлилось по организму, журналист осторожно ступая по потрескивающей грязи направился во мрак, откуда слышался скрип качель. Вскоре, его глаза привыкли к темноте и он стал различать очертания зданий и деревьев. Когда Глеб вышел к детской площадке, скрип прекратился. Сиренин остановился, вглядываясь в тьму, но там никого не было видно. В этот момент его пробила какая-то непроизвольная дрожь, реакция на холод, а может и на то, что притаилось в этой непроглядной мгле.