Знаменательно, что откровение, т. е. сверхъестественное видение, естественно, как считал Булгаков, принимает гносеологическую форму мифа. Не знаю, какое содержание вкладывает он в понимание мифа, он ничего об этом не говорит, но, как правило, под мифом понимается нечто нереальное, потустороннее или связанное с потусторонним, придуманное, однако основанное на реальном и имеющее реальный смысл. Если из такого понимания исходит и Булгаков, то он, возможно, проговорился, проявив в данном случае научное понимание проблемы, но все-таки не смог пойти дальше по этому пути. Это, впрочем, от него и не ожидалось, для его рационально верующего ума выбранная им реальность — создатель, а все остальное зависит от его воли и желания. Но, применительно к Апокалипсису, не до конца ясно, кого он имеет в виду, скорее всего иудейского Яхве, который только и мог создать тварный мир и, по Булгакову, сотворить его сызнова, не нарушая при этом свободу твари. Однако если свобода твари не нарушается, как понимать убийства и пытки людей в Апокалипсисе? Ответ на этот вопрос Булгаков не дает, хотя посвятил последней библейской книге отдельную монографию.
Х. Р. Нибур отмечал, что в радикальном движении богословия существует тенденция использовать слово «разум» для обозначения методов и содержания знания, обнаруживаемого в культурном обществе, а словом «откровение» обозначить то христианское знание Бога и обязанности, которое исходит от Иисуса Христа и укоренено в христианском обществе. Таким образом, эти определения связаны с очернением разума и возвеличиванием откровения. Однако сила исповедания веры в общепризнанное христианское учение делает человека великим приверженцем антирационалистических воззрений и поборником откровения не в большей степени, чем нападки на философию и мудрость культуры.
Подобный подход к культурному разуму можно найти у многих монашествующих, в раннем квакерстве, в других протестантских сектах; характерен он и для Л. Толстого. Человеческий разум в том его виде, как он процветает в культуре, является для этих людей не только недостаточным, ибо он не ведет к познанию Бога и путей спасения: он еще и ошибочный, и даже обманчивый. Правда, лишь немногие из них считают достаточным отречение от разума и замену его откровением. Вместе с Тертуллианом и Толстым они различают простое, «естественное» знание, которым наделена неиспорченная человеческая душа, и извращенные представления, свойственные культуре; более того, они стремятся провести различие между откровением, данным через дух или внутренний свет, и откровением историческим, переданным через Писание. Они не в состоянии решить проблему Христа и культуры без признания того, что следует отделять не только мыслительные процессы, происходящие вне христианской сферы, но и то знание, что присутствует в ней самой[6].
Не может быть никаких сомнений в том, что очернение разума недопустимо, что знание существует не только вне религиозной веры, но и в ней самой: это, например, даже элементарное представление о Боге, духе, других сверхъестественных персонажах, ритуалах, обрядах и т. д. Есть и научное знание о том же. Но не следует говорить об историческом откровении, переданном через Писание, просто непонятно, о чем идет речь. Если Писание и дает какие-то представления об истории, то лишь фрагментарные и мифологизированные, но Нибур говорит здесь не о знании, а об откровении. Постижение Иисуса Христа, которое гностики расценивали в качестве вершины Человеческих достижений, на самом деле вполне может стать результатом рационального воспитания и обучения. Христос может быть предметом откровения и экстатического постижения точно так же, как и Мухаммад, Будда и другие боги. Христианское богословие обычно совсем забывает о том, что существуют и другие религии. Господство Христа распространяется не на весь религиозный мир.
Откровение может снисходить на так называемого человека духа, о котором С. Кьеркегор говорил, что он отличается от нас, людей обыкновенных, тем, что способен вынести полное уединение; его уровень как человека духа пропорционален его способности выдерживать уединение, в то время как другие постоянно нуждаются в человеческом стаде. Иоанн на Патмосе был в уединении.
Христианство воспринимает Иисуса как откровение Бога, исходя из того, что эта придающая ценность и спасающая сила есть принцип самого бытия, забывая при этом, что наряду с христианским есть еще и другие миры. Говоря об откровении, христиане имеют в виду и приватное сообщение себе личного Бога, и оценку какого-либо события в качестве религиозного происшествия, в результате которого устанавливается определенная форма поклонения. Сам Христос может рассматриваться в качестве символа преданности всех существ единому Богу. Нередко откровение является реакцией на человеческий призыв о помощи, направленный сверхъестественным силам даже вне мистического или экстатического опыта. Такие откровения могут быть в связи с политической борьбой, социальными и культурными кризисами. Поскольку они пришли со стороны религиозной веры, проявленной во всей жизни, то переживаются в качестве доказательства божественного присутствия. С помощью откровения люди пытаются проникнуть в суть окружающего их мира, откровение придает их знаниям о нем необходимую убежденность и непротиворечивость.
6
См.: