Со страниц его на зрителя взирает практически новый, не евангелический Христос, но это никого не должно смущать: тот, прежний, любящий, прощающий, сострадающий — остался, конечно, в учении, апокалиптический спаситель не смог его вытеснить, просто они стали сосуществовать. Хотя Апокалипсис чуть ли не прямо бросает вызов евангелической проповеди любви, и это является самой драматической главой христианства, вместе с тем и евангельский, и апокалиптический Христос побуждают людей полагаться на божественную милость, вместо того чтобы призывать их к реализации своих человеческих возможностей. Это всегда вызывало осуждение и протесты в первые века христианства, но потом оказалось, что совместить одно с другим достаточно просто. Верующий любого христианского ответвления при желании может найти в Новом Завете обоснование необходимости трудиться, защищать Родину и т. д.
В первые века христианства эту религию справедливо упрекали в нетерпимости, что особенно наглядно демонстрирует Откровение. Цивилизация Древнего Рима не могла принять христианство именно потому, что в Риме царила терпимость. Римская культура могла существовать и успешно развиваться как раз в силу того, что она была терпима и лояльна ко всему великому разнообразию религий и религиозных культур, населявших империю народов. Эта римская терпимость подобна терпимости современных демократических государств, но даже при ней общество не могло без осуждения относиться к тому, что христиане презирали все другие религии и безусловно отрицали их. Сейчас возражения, которые предъявляет общество христианству, выражаются лишь в предписаниях того, чтобы оно не вмешивалось в политику, бизнес, науку или чтобы оно уживалось с другими религиями. Так христианство и делает, даже в политику вмешивается во время достаточно редких сейчас острых социальных обострений, еще реже выступает в качестве арбитра, чье мнение почтительно выслушивается, но не всегда принимается во внимание. Можно сказать, что теперь боги оказались вытесненными тем, что именуется ценностями.
Вместе с тем это очень сложная книга — с иносказаниями, гиперболами, тайными смыслами, которые никак не поддаются однозначному толкованию. Более того, церковные писатели любят предупреждать, что правильное понимание апокалиптических текстов возможно лишь в том случае, если опираться на труды отцов церкви. Задачи читателя усложняются тем, что главным содержанием книги является череда очень неоднозначных видений, которые должны поведать о прошлом, настоящем и будущем, но сразу трудно разобраться, о чем идет речь. Сложность Апокалипсиса делает его весьма таинственным, неподдающимся однозначному пониманию и толкованию. Вместе с пророчествами именно таинственный характер этой книги привлекает к ней взоры и верующих христиан, и пытливых мыслителей, на протяжении всей новозаветной истории пытающихся разгадать смысл и значение загадочных видений и образов, описанных в Откровении, поэтому о нем появилось множество публикаций, в основном теологических[11].
Весьма примечательно мнение С. Н. Булгакова, одного из самых глубоких богословских исследователей Апокалипсиса. Он писал, что эта книга по своему стилю и характеру является чужеродной в Библии, принадлежащей к определенному литературному жанру определенной эпохи. Однако она включена в Библию как ее органическая и существенно необходимая часть. И это включение сделалось настолько органическим, что заставляет забыть исторические и специфические особенности Апокалипсиса. Он предстает во всем своем своеобразии как некий монолит. Его литературно-исторические особенности не воспрепятствовали принятию его как христианского откровения. Эта иудаистическая по стилю книга синкретического характера восприняла черты христианского откровения, стала христианской книгой, органически войдя в состав Нового Завета как откровение о Христе и его церкви. Она воспринята в общем библейском контексте как новозаветная книга в связи со всем новозаветным откровением. Она принадлежит к числу пророческих книг и в таком качестве является единственной пророческой книгой в Новом Завете[12].
11
Среди посвященных Апокалипсису книг много, как считал архиепископ Аверкий (Таушев), вздорных книг. Среди них он указывает на произведение Н. А. Морозова «Откровение в грозе и буре». Исходя из предвзятой мысли, что описываемые в Апокалипсисе видения с точностью астронома-наблюдателя изображают состояние звездного неба в какой-то определенный момент времени, Н. А. Морозов делает астрономические вычисления и приходит к заключению, что таковым было звездное небо 30 сентября 395 года. Заменяя лица, действия и картины Апокалипсиса планетами, звездами и созвездиями, Н. А. Морозов широко пользуется расплывчатыми очертаниями облаков, заменяя ими недостающие названия звезд, планет и созвездий для изображения полной картины неба в соответствии с данными Апокалипсиса. Если и облака не помогают, при всей мягкости и податливости этого материала в умелых руках, тогда Н. А. Морозов, как считает архиепископ Аверкий, переделывает в нужном ему смысле текст Апокалипсиса, оправдывая свое вольное обращение с ним опиской, или невежеством переписчиков книги, или даже тем соображением, что сам ее писатель делал натяжки в описании картины звездного неба. Н. А. Морозов считает, что автором Откровения был св. Иоанн Златоуст (347–407), архиепископ Константинопольский (см.: Апокалипсис в учении древнего христианства. Толкование архиепископа Аверкия (Таушева): Пер. с англ. М., 2001. С. 37–38).