Теперь мы нашли ответ на вопрос, каким же образом в судьбе папства произошла необычайная περιπέτεια (внезапная перемена). Однако, описывая этот процесс, мы не объяснили причину. Почему средневековое папство стало рабом своих собственных средств и позволило себе, используя материальные средства, соблазниться на отклонение от духовных целей, которым эти средства должны были служить? Объяснение, по-видимому, заключается в неблагоприятных результатах первоначальной победы. Опасный замысел противопоставить силе силу, оправданный в тех границах, которые могут быть угаданы интуитивно, но которые никак невозможно точно очертить, имел роковые последствия, поскольку на первый раз все закончилось слишком успешно. Опьяненные успехами этого смелого маневра на первых этапах борьбы со Священной Римской империей, Григорий VII (Гильдебранд) и его преемники продолжали использовать силу, пока победа в этом недуховном плане не превратилась в самоцель. Таким образом, если Григорий VII боролся с Империей с целью устранить создаваемые ею помехи на пути реформирования Церкви, то Иннокентий IV уже боролся с Империей, чтобы уничтожить светскую власть самой Империи.
Можем ли мы определить тот момент, в который Гильдебрандова политика «сошла с рельс» или, выражаясь языком более древней традиции, отклонилась с трудного и узкого пути? Давайте попытаемся разобрать, где произошел этот неверный поворот.
К 1075 г. двойной крестовый поход против половой распущенности и финансовой коррупции духовенства был успешно начат по всему западному миру. Блестящая победа была одержана благодаря нравственному героизму папского престола, чье распутство было величайшим из всех скандалов в Церкви всего лишь полвека назад. Эта победа была личной заслугой Гильдебранда. Он боролся за нее по ту сторону Альп и за спиной папского престола, пока его борьба не принесла ему, наконец, должность, которая воздвигла его из праха. И он сражался всяким оружием — духовным и материальным, — которое оказывалось в его руках. Именно в этот момент триумфа, на третий год своего правления в качестве папы Григория VII, Гильдебранд сделал шаг, который его сторонники могут правдоподобно представить как почти неизбежный, а его критики — не менее правдоподобно — как почти неизбежно гибельный. В этом году Гильдебранд расширил поле битвы с не вызывавшей никаких сомнений почвы внебрачного сожительства и симонии на спорную территорию инвеституры[719].
Логически конфликт по поводу инвеституры можно было бы оправдать как неизбежное последствие конфликтов по поводу внебрачного сожительства и симонии, если бы на все три эти битвы смотрели как на одну единую битву за освобождение Церкви. Гильдебранду в этот критический момент его деятельности показалось бы напрасным трудом освобождение Церкви от рабства Венеры и Маммоны, если бы он оставил ее в оковах политической зависимости от светской власти. Если так долго эти третьи кандалы отягощали ее, то могла ли она не отказаться от исполнения определенной ей свыше задачи по возрождению человечества? Однако этот аргумент отвечает на вопрос, который имеют право задать критики Гильдебранда, даже если они не могут неизбежно дать на него того или иного окончательного ответа. В 1075 г. таковы ли были обстоятельства, чтобы любой ясно видящий и здравомыслящий человек, занимавший папский престол, обязан был предположить, что более уже нет возможности для искреннего и плодотворного сотрудничества между партией реформаторов в Церкви, представленных римской курией, и светской властью в христианском содружестве, представленном Священной Римской империей? В этом вопросе бремя ответственности лежит на Гильдебранде и его сторонниках, по крайней мере, по двум причинам.
Во-первых, ни сам Гильдебранд, ни его сторонники никогда не пытались — ни до, ни после постановления 1075 г. — отрицать, что светские власти имеют законное право участвовать в процедуре избрания должностных лиц Церкви, включая самого папу. Во-вторых, на протяжении тридцати лет, предшествовавших 1075 г., папский престол действовал рука об руку со Священной Римской империей в старом конфликте по поводу последствий внебрачного сожительства и симонии. Следует признать, что взаимодействие с Империей при решении этих задач приостановилось и не достигло своей цели после смерти Генриха III и во время малолетства его сына, а после того как Генрих IV достиг совершеннолетия в 1069 г., его поведение было неудовлетворительным. Именно в этих обстоятельствах папство начало проводить политику ограничения и запрещения вмешательства светской власти в распределение церковных должностей. Быть может, эта политика была оправданна, но следует признать, что это был шаг почти революционный по своему характеру. Если бы, несмотря на все провокации, Гильдебранд воздержался и не бросил вызов в 1075 г., вероятно, хорошие отношения могли бы быть восстановлены. Трудно освободиться от впечатления, что Гильдебранд поддался соблазну нетерпимости, которая является одним из отличительных признаков ϋρβις (необузданности), и от дальнейшего впечатления, что к благороднейшим из его мотивов подмешивалось желание отомстить имперской власти за унижение вырождающегося папства на соборе в Сутри в 1046 г. Это последнее впечатление усиливается благодаря тому факту, что Гильдебранд по принятии папской тиары принял имя Григория, которое прежде носил папа, смещенный тогда с папского престола.
719
Вскоре после своего вступления на престол папа Григорий VII решительно взялся за уничтожение инвеституры (права светских владетелей раздавать духовные должности). В 1075 г. он провел на соборе запрещение инвеституры. Было постановлено духовных лиц, получивших свои должности от светских владетелей посредством инвеституры, низлагать, а светских владетелей, производящих инвеституру, отлучать от Церкви. На том же соборе запрещено было священникам вступать в брак. По мнению Григория, безбрачие священников лишало духовное лицо родственных связей с окружающим миром и должно было сделать его более ревностным служителем Церкви. Борьба против инвеституры подрывала ленную зависимость церковных земель — епископ, аббат и священник должны были являться церковными пастырями, а не вассалами короля или князя.