Выбрать главу

Те, которые считают смертную казнь устрашительною, обыкновенно судят о преступниках по себе, основывают доказательства на своих собственных чувствах, или еще чаще на чувствах предполагаемого ими существа, живущего в их воображении: они представляют его боязливым, трусливым и вечно рассчитывающим; вследствие этого им кажется, что чем угроза жестче, тем узда могущественнее. Но на деле выходит не так. Когда человек замышляет преступление, в его душе преобладает не страх наказания, а надежда на ненаказанность. Хотя человеку врождено чувство самосохранения, которое побуждает его избегать неприятностей, лишений и смерти, но это чувство нисколько не подавляет в нем других страстей. Если бы страх смерти абсолютно господствовал над человеком, не было бы ни самоубийц, ни солдата, ни матросов; человеческий род не знал бы ни рискованных и опасных предприятий в отдаленные страны, ни ремесел, мало благоприятных здоровью. Человек часто поступает так, как будто он ничего не боится; он злоупотребляет своими силами, он играет своею жизнью, как будто он никогда не может умереть. Причина, отчего человек так поступает, лежит в случайности опасностей, располагающей человека к забвению, и в непреодолимой силе природных побуждений и страстей, которые ослепляют человека и за близким настоящим скрывают опасное будущее. Потому-то рудокоп, работник на пороховом заводе, солдат, матрос часто в виду смерти пренебрегают ею за умеренное содержание. Потому-то и преступник, несмотря на угрозу смертной казни, совершает, под влиянием других побуждений, преступление. Страх смертной казни имеет одинаковую силу как над честным человеком, так и над преступником, и как первого он не удерживает от опасных предприятий, так последнего не останавливает на пути к преступлению.[6] Так как смерть есть удел всех людей, то отвлеченный страх смерти не может поражать сильнее преступника, чем честного человека, которому каждую минуту может приходить мысль о смерти. Какое действие может иметь угроза смертью на отчаянного человека, душою которого овладевает какое-нибудь исключительное чувство, как например: зависть, ревность, мщение, корысть, — чувство постоянное, повелительное? Для такого преступника смерть теряет значение; иногда он сам по совершении убийства или отдается в распоряжение правосудия, или налагает на себя руку.

Говорят, преступник, которого ведут на эшафот, считает особенною милостью самую жестокую тюрьму, самые тяжкие работы, постоянное рабство; отсюда выводят такое заключение: страх этих последних наказаний не может удерживать от совершения преступлений в такой степени, в какой смертная казнь. Во-первых, не всякий преступник чувствует подобное желание. Во-вторых, хотя бы подобное желание было и всеобщее, все-таки оно не говорит в пользу той устрашимости смертной казни, которая бы обладала свойством удерживать от преступлений. Конечно, ожидания насильственной смерти тяжелы для осужденного; по мере того как воображение работает, тяжесть эта возрастает. Медленность и методичность приготовлений, исполнение разных формальностей и предписаний, холодность исполнителей — все это доводит до высшей степени муки осужденного. Но этот страх смертной казни есть страх, ощущаемый осужденным пред совершением казни, а не преступником пред совершением преступления; это запоздалый страх, который, правда, увеличивает — и притом бесполезно — тяжесть наказания, но который все-таки бессилен удержать от совершения преступлений.

Допустим даже, что смертная казнь по своей природе есть наказание устрашительное, удерживающее от преступлений. Все-таки она в настоящее время лишена этих качеств вследствие того, что она применяется гораздо реже в действительности, чем определена в законе. Еще писатели XVIII в. заметили такое разногласие между законом и жизнью и ослабление вследствие того угрозы закона. В XIX столетии разногласие это сделалось еще резче. Пострадавшие от преступлений не хотят обвинять, когда знают, что обвинение их может повлечь смертную казнь; свидетели не хотят в таком разе свидетельствовать; присяжные часто в этом случае или отвечают: не виноват, или признают существование смягчающих обстоятельств; наконец, монархи нередко спешат давать помилование, единственно из желания избавить от смертной казни. Отсюда-то происходит огромная разница между количеством обвинений в преступлениях, влекущих смертную казнь, и количеством действительно казненных. Вследствие этого закон, грозящий смертною казнью, потерял силу и люди, которых интерес стоит на стороне наказания, боясь ненаказанности, просят иногда, во имя наказания, отмены смертной казни. Оттого-то люди, склонные к преступлению, зная, как редко закон, грозящий смертною казнью, применяется на деле, ободряемые надеждою на ненаказанность или снисхождение, совершают еще с большею дерзостью тяжкие преступления.

Говорят, что смертная казнь внушает зрителям отвращение к убийству. Это также несправедливо. Человек от природы чувствует это отвращение. Если бы было иначе, он был бы хуже самого лютого зверя. Общественные учреждения должны только укреплять в сердце человека это чувство. Но именно смертная казнь делает противное. Государство, запрещая убийство, сохраняет за собою, по словам Дюпора, право исключительного его употребления; т. е. оно запрещает не убийство, а только незаконность его. Отсюда происходит то, что основания нравственности действий для частного лица и для государства не остаются одни и те же. При существовании смертной казни убийство перестает быть действием жестоким, потому что государство позволяет себе совершать его; только одна формальность отделяет убийцу от палача. Смертная казнь, вместо того чтобы внушать отвращение к убийству, в слабой и развращенной душе только ослабляет это чувство; тот, кто расположен к убийству, скорее удержится от совершения его врожденным чувством отвращения, чем запрещением закона и метафизическими соображениями.

Возражения защитников смертной казни. Противники смертной казни говорят: в тех странах, где часто прибегают к смертной казни, гораздо больше совершается преступлений, чем там, где законы отличаются мягкостью и казни бывают редки. Из этого явления они выводят заключение, что смертная казнь не только не имеет устрашительного действия, но и способствует увеличению преступлений. Подобные выводы не основательны. Не потому совершается больше преступлений в известных странах, что там часто прибегают к смертной казни, а наоборот: потому там часто прибегают к смертной казни, что много совершается преступлений. Таким образом, не увеличение преступлений есть результат частых казней, а увеличение казней есть результат частых преступлений. Вместо того чтобы представлять себе законодателя, производящим увеличение преступлений безумною расточительностью казней, не основательнее ли было бы со стороны противников смертной казни поискать причины преступления несколько глубже. Увлекаясь одною видимостью, противники забывают действительных деятелей преступлений, как-то: фанатизм, бедность, невежество, испорченность нравов, политические страсти и, наконец, все низкие наклонности, свойственные природе человека.

вернуться

6

Один из общинников Бельгийской ассоциации уничтожения смертной казни, Франкар, вычислил, что в Бельгии вероятность для убийц и отравителей быть казненными может быть определена отношением: как 1 к 36 (из 826 убийц в течение десяти лет было казнено 23); тогда как для рудокопов вероятность потерять жизнь выражается следующим отношением: 1 к 30 (из 35 тыс. работников в течение десяти лет было жертв 2 тыс. 35, из них лишилось жизни 1 тыс. 175 человек), — Авт.