Насколько вероятна такая трактовка событий?
Она основана не на допущениях, а на точном прочтении источников и хорошо согласуется как с ними, так и с общим укладом русско-половецких отношений, разрешая многие недоуменные вопросы. Она объясняет характер экспедиции (или «поездку») Игоря, опасения и колебания его спутников, снимает загадку «первого боя» и согласуется даже в таких деталях, как наличие в руках Игоря «русского золота», являвшегося калымом за невесту для сына. Вместе с тем, можно привести еще ряд фактов, подтверждающих выдвинутое объяснение. Сватовство в те времена было делом длительным, даже среди друзей, и, судя по примерам, сохраненным летописями, между сговором и свадьбой проходило несколько лет в полном соответствии с греческими законами[99], причем малолетние невесты могли до свадьбы подрастать в доме своих будущих мужей, играя в куклы, как, например, Верхуслава, дочь Всеволода Юрьевича суздальского которой было всего только восемь лет, когда в 1187 г. ее венчали с Ростиславом Рюриковичем [Ип., 658].
Жениху ее в тот момент было около 15 лет — столько же сколько в 1185 г. было Владимиру Игоревичу. По тем временам это был «возраст зрелости», когда юноша обретал полную самостоятельность, мог заводить семью, а княжичу выделялся собственный удел. Вероятно, дочери Кончака было чуть меньше, т.е. 13–14 лет, а вернулись они на Русь в последних числах 1187 г. уже с первенцем, которому должен был исполниться год («Тогда же приде Володимерь ис половець с Коньчаковною, и створи свадбŷ Игорь сынови своемŷ, и венча его и с детятемь» [Ип., 659]). Что подготовка этого брака началась задолго до поездки, сомневаться не приходится. Летопись даже называет человека, занимавшегося переговорами с Кончаком: им был Ольстин Олексич, сопровождавший Игоря и жениха в степь. За два месяца до майских событий он тоже находился «в половцах» с какой-то миссией[100], и ехал он не с мифическими «ковуями», которые превратились в «черниговскую помощь», а просто «ко вуям своим», т.е. к дядьям по материнской линии: родственники среди половцев были как у князей, так и у бояр, каким предстает по полноте своего имени Ольстин Олексич.
Предрешенность женитьбы Владимира Игоревича можно вывести также из того, что молодой княжич выехал к отцу «из Путивля», только что полученного им в удел, т.е. уже не княжичем, а князем, что неизменно предшествовало свадьбе, которая, таким образом, завершала выделение юноши из семьи и свидетельствовала о его самостоятельности и независимости[101].
Тем самым разрешается и вопрос, неоднократно поднимавшийся исследователями «Слова…», о причине именно в Путивле, а не в Новгороде Северском, «плача» Ярославны, матери Владимира Игоревича, которая именно в «стольном граде» своего сына должна была ожидать возвращения мужа и первенца с невесткой.
Текст «Слова…» сохранил еще одну любопытную деталь, так и не понятую многочисленными исследователями древнерусской поэмы, более того, истолкованную в прямо противоположном смысле. Речь идет о желании Игоря «копие приломити конець Поля половецького», что всегда воспринималось как желание вступить в бой с половцами. Между тем, выражение «приломить копье», т.е. ликвидировать возможность продолжения боевых действий, было этикетной формулой заключения мира, тем более, что указывалось, где это должно произойти: не в Поле, а на его границе. Существование схожего обычая отмечено и в русско-литовских летописях под 1375 г., где Ольгерд, заключая мир с московским князем Дмитрием Ивановичем выговаривает себе право «копье о стену замковую сокрушити»[102], что, наряду с заключением мира, подчеркивает характер его «завоеванности».
Но если всё так, как возник традиционный взгляд на события?
Как показала в одной из своих работ Л.П. Жуковская, «Слово о полку Игореве» попало к А.И. Мусину-Пушкину в списке, созданном в последней трети XV в. Между 1185 г. и этой датой текст поэмы неоднократно переписывали и перерабатывали, причем орфография, как показала исследовательница, позволяет с уверенностью говорить, по крайней мере, о трех серьезных редактурах[103]. Как при этом менялось его содержание, сказать трудно. Однако перестановки, которые предлагал сделать в поэме Б.А. Рыбаков, «пополняя» ее текст «Словом о погибели земли Русской»[104], еще раз напоминают о фрагментарности сохранившегося текста.
99
«Обручение христиан происходит между лицами младшего возраста, начиная от семи лет и позже…» [I, 1]; «У христиан брак заключается либо в письменной, либо в устной форме между мужчиной и женщиной, (каждый) из которых находится в возрасте, соответствующем союзу, — для мужчин начиная с пятнадцати лет, для женщин — с тринадцати лет, по обоюдному их желанию и с согласия родителей» [II, 1] (Эклога. Византийский законодательный свод VIII века. М., 1965, с. 44–45).
100
Как сообщает Ипатьевская летопись, в конце февраля того же 1185 г., отказываясь участвовать в совместном походе Святослава Всеволодовича и Рюрика Ростиславича на половцев, Ярослав Святославич, князь черниговский «молвяшеть бо тако: азъ есмь послалъ к нимъ мŷжа своего Ольстина Олексича, а не могŷ на свои мŷжь поехати» [Ип., 636].
101
Подробнее о событиях 1185 г. см.:
102
«А по долгих намовах дался Олгерд для еднаня и примиря, еднак же под кондициами, абы ему вольно было з частю рицерства литовского и панами переднейшими до замку Московского збройно въехавши копию о стену замковую скрушити, а для безпечности примирья границ литовских з Москвою по Угру реку, абы сам князь Димитрий з митрополитом и з боярами своими присягою потвердил, выправу военную ему и войску его литовскому заплатил, що все великий князь московский исполнити обецал. А Ольгерд тежь перестаючи на кондициах умовленых доброволне поданых без жадной войны, въехал в замок Московский доброволне отвореный, там же в церкви Димитрия князя привитал, и, даючи ему красное великодное яйце, молвил: „Видиш, княже Димитрий, хто з нас раней на войну встал“. А отдавши яйце, копие свое скрушил о браму, абы Москва памятала, же литва з Олгердом была в Москве и копие свое Олгерд крушил о браму».
В Евреиновской летописи речь идет о том, чтобы Ольгерд «приклонил» (по-видимому, «преломил») свое копье (ПСРЛ, т. 35. Летописи белорусско-литовские. М., 1980, с. 223–224). За указание на этот текст искренне благодарю И.Г. Добродомова.
103