Обычно первые две-три ночи самые трудные для выживания в паговых тавернах. За это время девушка должна усвоить, что она — рабыня из таверны. Если же она этого не понимает, вряд ли из нее вообще что-то получится. Чаще всего дело кончается тем, что какой-нибудь посетитель перерезает ей горло, доведенный до белого каления бестолковостью и неловкостью невольницы. Потом, конечно, ему придется выплатить хозяину полную стоимость рабыни, плюс медный тарск, а то и два, в качестве моральной компенсации.
Помощник хозяина вытолкнул девушку на середину таверны. Пембе покачал головой и вручил ей кувшин с пагой. Затем показал на меня.
Когда наши взгляды встретились, девушка вздрогнула и едва не разлила всю пагу. Хорошо, что она этого не сделала. Медленно и осторожно рабыня из таверны приблизилась к моему столику и опустилась на колени.
— Прижми кружку к животу, — приказал я. Она послушно исполнила команду.
— Паги, господин? — прошептала она.
— Да.
Девушка зарыдала.
— Поцелуй кружку.
Она прижалась губами к металлической кружке, широко развела колени, опустила голову и произнесла:
— Ваша пага, господин.
— Твой хозяин уже подобрал тебе имя? — спросил я.
— Еще нет, господин.
— Для удобства я буду называть тебя сегодня Эвелина, — сказал я.
— Хорошо, господин.
— Теперь припомни две последние фразы, которые ты говорила, когда по глупости считала себя свободной женщиной.
— Эвелина принесла напиток своему господину. Эвелина надеется, что после него господин не отвергнет ее ласк.
— Еще, — сказал я.
— Меня зовут Эвелина, — произнесла она. — Я стою обнаженная на коленях перед моим господином. Я мечтаю доставить ему наслаждение. Позови меня на свое ложе, господин! Эвелина умоляет, чтобы ей показали, как надо обращаться с рабыней!
— Хорошо, — похвалил я рабыню.
Не поднимаясь с колен, она отползла на ярд от стола и застыла в покорной позе. Я не торопясь потягивал пагу.
— А ты красивая рабыня.
— Спасибо, господин.
— Говорят, ты — белый шелк?
— Я девственница, господин.
— Это и называется белым шелком.
— Да, господин.
— Тебе хотелось когда-нибудь узнать, что такое быть рабыней? — спросил я. Она подняла голову.
— Смотри, — предупредил я. — Ты стоишь передо мной на коленях. Голая. На тебе рабский ошейник. Тебе будет нелегко солгать.
— Да, — тихо произнесла девушка. — Мне интересно узнать, что значит быть рабыней.
— Скоро узнаешь, — обнадежил ее я.
— Да, господин.
На какое-то время я задумался, потягивая пагу. Потом послал рабыню за второй кружкой. В таверне Пембе вторая кружка стоила всего долю тарска. Деньги я отдал помощнику. В таверне Пембе, как, кстати, во многих подобных заведениях, девушкам запрещено прикасаться к монетам. Разумеется, Эвелина, которую я заказал вместе с первой кружкой, принадлежала мне до тех пор, пока я не уйду из таверны или сам не отпущу ее.
— Позволь мне сказать, господин, — робко произнесла рабыня.
— Да?
— Господин собирается меня использовать?
— Не знаю. Еще не решил. Сделаю так, как мне заблагорассудится.
Я с наслаждением допил вторую кружку. Посидев еще немного, я оттолкнул кружку на край стола.
— Господин собирается уходить? — спросила рабыня.
— Иди в альков, — приказал я.
Она в ужасе посмотрела на меня, потом медленно поднялась и на негнущихся ногах направилась к алькову. Возле самого входа она остановилась, не в силах переступить через порог. Я взял ее под руку и швырнул внутрь. Девчонка упала на разбросанные на полу меховые шкуры. Я развернулся и задернул за собой красные шторы.
Она растерянно сидела на шкурах, подняв колени. Я взял цепь с кандалами для лодыжки, что лежала сразу у входа и была длиной около ярда. Такая же цепь лежала слева, две другие цепи заканчивались наручниками. Еще одна цепь цеплялась за ошейник. Все замки открывались одним ключом, который в паговых тавернах всегда кладут на полочку слева у входа. Имелись и приспособления для укорачивания цепей. Само собой разумеется, пленник не мог дотянуться до полочки с ключом, если на нем была защелкнута хотя бы одна из цепей. Рядом с полочкой для ключа был крючок, на котором висел невольничий кнут.
Я нагнулся, схватил рабыню за правую ногу и защелкнул на ней кандалы. Потом толчком повалил ее на спину и поочередно заковал в наручники правую и левую руки. После этого я приковал ошейник девушки к центральному кольцу, надел кандалы на левую ногу и укоротил все цепи таким образом, что она едва могла пошевелиться.
— Ты посадил меня на цепь, господин, — растерянно произнесла рабыня.
— Сейчас ты поймешь, что значат невольничьи цепи, — усмехнулся я. — Ну-ка, посмотри сюда! — Я показал на крючок рядом с полкой. — Что ты здесь видишь?
— Невольничий кнут, — побелевшими губами пролепетала она.
— Вообще-то мы с тобой находимся в алькове. Но ты скоро поймешь, что это весьма необычное место.
— Да, господин.
— Это камера подчинения.
— Да, да, господин.
— Хорошенько об этом подумай. Сосредоточься на этой мысли, прочувствуй ее всеми клеточками своего прелестного тела. Здесь тебе, рабыне, придется полностью подчиниться воле мужчины.
— Да, господин.
— Сейчас я к тебе прикоснусь.
— Я фригидна, господин. Не сердись и не убивай меня.
— Подумай, о чем я тебе сказал. Ты находишься в камере подчинения.
— Да, господин. — Девушка тихонько заплакала. Потом я к ней прикоснулся. Очень нежно. Бедра ее дернулись, цепь задрожала. Она испуганно посмотрела на меня.
— Ты готова подчиниться мне полностью?
— Да, господин, — прошептала рабыня и попыталась приподнять ноги. — Коснись меня еще раз.
Я немного подождал и прикоснулся к ней еще раз. Очень нежно.
— Ай! — взвизгнула девчонка.
Я продолжал ее гладить. Она застонала и принялась извиваться.
Тогда я остановился.
— Какое странное ощущение, — сказала она. — Что это было?
— Теперь тебя надо выпороть.
— Почему, господин?
— Потому что ты мне солгала. Когда сказала, что фригидна.
Она растерянно посмотрела на меня.
— Ты вовсе не фригидна, девочка, — усмехнулся я. — Ты очень горячая рабыня.
— Нет, нет! Я не горячая рабыня! — замотала она головой.
— Сейчас посмотрим.
— Как ты можешь после этого меня уважать? — неожиданно произнесла она.
— Тебя никто не уважает, — пожал я плечами. — Ты всего лишь рабыня.
— Да, господин.
— У тебя больше нет гордости. Рабыням не позволяется иметь гордость.
— Но я хочу хотя бы уважать сама себя, — сказала она, отвернув голову в сторону.
— Ты должна не уважать себя, а быть собой, — поправил ее я.
Девушка посмотрела на меня. В ее глазах застыли слезы.
— Я не могу осмелиться быть сама собой.
— Разве женщина не может быть женщиной? — спросил я.
— Не может! — вдруг крикнула она. — Это унизительно!
— Вот это да! Кем же, по-твоему, должна быть женщина?
— Она должна быть такой, как мужчина.
— Но ты же не мужчина, — возразил я.
— Я не могу стать женщиной, — заплакала она.
— Почему?
— Потому что женщина в глубине души — рабыня.
— Разве плохо, если рабыня станет рабыней? — спросил я.
— Плохо! — крикнула она.
— Почему? — настаивал я.
— Не знаю! — зарыдала девушка. — Я не знаю.
— Разве может быть плохим то, что естественно? Разве плохо, если камень — это камень, а дерево — это дерево?
— Нет.
— Почему же тогда плохо, если рабыня становится рабыней? — спросил я.
— Не знаю, — покачала она головой.
— Может быть, в этом нет ничего плохого?
— Я даже боюсь об этом подумать, — призналась девушка и вдруг добавила: — Пожалуйста, не переставай меня трогать, господин.