— Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?
— Не знаю…
— Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.
— Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я.
— Не все, — упрямо возразила она.
— Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.
— Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?
— Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.
— По-моему, мужчины Гора просто другие.
— Едва ли не все они произошли от землян.
— Наверное, от особенных землян.
— От каких именно? — спросил я.
— От тех, которые способны властвовать.
— На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я.
— Может быть, — вздохнула она. — Не знаю.
— Встань, рабыня, — приказал я.
— Да, господин.
— Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.
— Спасибо, господин!
Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.
Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».
— Ты сделал мне «живот рабыни», господин?
— Да. Разве это неправильно?
— Правильно, господин.
— Тебе нравится?
— Очень, господин.
Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.
— А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?
— Почему, господин?
Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.
— Теперь поняла?
— Да, господин.
Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.
— Неплохо, рабыня, — похвалил я.
— Благодарю тебя, господин.
Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.
— Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже?
У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.
— Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?
— С удовольствием, — ответил я.
Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.
— Почему ты выбрала эти цвета?
— Голубой и желтый — цвета рабства?
— Правильно, — сказал я.
Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.
— Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она.
— Они тебе к лицу, — сказал я.
— Значит, я могу оставить их у себя?
— До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.
— Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин.
— Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.
— Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.
Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:
— Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это.
— Да, господин.
— Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.
— Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.
— Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.
— Ступай к невольничьему шесту, — велел я. — Сядь на землю, прислонись к шесту, скрести руки за спиной.
— Да, господин, — повиновалась она. Я взял узкий, длинный кожаный ремень и устроился на корточках за спиной у рабыни.
— Сегодня ночью, господин, — продолжала размышлять она, — ты избавил меня от комплексов. Ты сделал это нарочно?
— Может быть.
— Я так благодарна тебе… Я крепко связал ее запястья.
— Я — женщина! Я хочу быть настоящей женщиной!
— Не бойся, ты будешь ею. Горианские мужчины не терпят в рабынях лицемерия и мужеподобия.
— Значит, меня заставят быть настоящей женщиной? — спросила она.
— У тебя нет выбора. Твой удел — быть женственной, беззащитной и уязвимой перед лицом твоего господина.
— Значит, мне придется всецело подчиняться ему и ублажать его?
— Безусловно.
— Может быть, мой господин согласится хоть в чем-то уступить мне?
— Мужчины Гора не признают компромиссов. И никогда не уступают рабыням. Если ты в чем-то не покоришься или не понравишься господину, плеть всегда окажется под рукой.
— Что, если даже под ударами плети я не стану такой, какой он пожелает?
— Тогда тебя скормят слинам, — спокойно объяснил я.
— Да, господин, — вздохнула блондинка.
Я надежно привязал ее к невольничьему шесту и встал.
— Я — привязанная рабыня…
— Да-
— Господин?
— Да?
— Я не все тебе рассказала.
— Что еще?
— Боюсь, ты не поймешь этого, — потупилась она, — потому что ты — мужчина.
— Говори, — приказал я.
— Про то, как я должна была хорошо ублажить своего господина…
— Ну?
— Я хотела ублажить его… — прошептала она.
— Естественно, — пожал я плечами. — Еще как хотела. Иначе бы ты погибла страшной и мучительной смертью.
— Но я хотела этого и по другой причине.
— По какой же?
— Ты не поймешь, господин. Мужчине не понять этого…
— Чего?
— Я хотела доставить ему наслаждение, потому что… потому что он был моим господином. — Она посмотрела мне в глаза: — Девушка жаждет ублажать своего господина просто потому, что он — ее господин.
Я молчал.
— Ты можешь понять это?
Я пожал плечами.
— Неужели ты думаешь, что мы были бы такими великолепными рабынями, если бы сами не хотели того?
— Наверное, нет, — сказал я.
— Девушка сама хочет доставлять удовольствие тому, кто обладает ею. Понимаешь, господин?
— Думаю, что да.
— Я хочу доставить тебе удовольствие, — прошептала она.
— Вижу.
— Господин?
— Что?
— Почему ты не взял меня сегодня? Разве я тебе не нравлюсь?
— В другой раз, — небрежно ответил я.
— Ты меня воспитываешь, господин? — догадалась она.
— Да.
33. ЧТО МЫ УВИДЕЛИ С ВОДОПАДА. ТАНЕЦ ТЕНДЕ. МЫ СНОВА ПУСКАЕМСЯ В ПУТЬ ПО РЕКЕ. Я ПРЕДВКУШАЮ ПРЕВРАЩЕНИЕ ДИКАРКИ В РАБЫНЮ
Айари и девушки волокли каноэ вверх на веревках, мы с Кису подталкивали корму. Грохот водопада, низвергающегося с высоты четырех сотен футов, уже не был таким оглушительным.
Тому, кто никогда не видел Уа, трудно представить этот великолепный пейзаж. Река то изгибается, то взрывается стремнинами, то вздрагивает под ударами водопадов. Порой на ней, точно в сказке, возникают прекрасные зеленые острова. Вот она неспешно, лениво течет по величественной дикой равнине под бескрайним небом — и вдруг с пенным ревом падает с высоты сотни футов.
— Наконец-то! — радостно воскликнул Кису, утирая пот со лба.