– Ты – самая лучшая подруга, которая у меня когда-либо была.
– Ты тоже, – негромко откликнулась Лаура.
– Больше того… – Котай не договорила. Она хотела сказать, что Лаура была ее единственной подругой, но не хотела предстать в чужих глазах несчастной или какой-то неполноценной. Кроме того, никакие слова не сумели бы передать всех чувств, которые она испытывала к Лауре. В каком-то смысле они действительно успели породниться и стали даже ближе друг другу, чем сестры.
Лаура взяла ее за руки и промолвила:
– Я знаю.
– Когда у тебя будут дети, я хочу, чтобы они называли меня тетя Кот.
– Послушайте, мисс Шеперд, вам не кажется, что прежде, чем начать рожать детей, мне надо найти подходящего парня и выйти за него замуж?
– Кем бы он ни был, он должен изо всех сил стараться быть лучшим мужем в мире, иначе я отрежу ему cojones[5].
– Сделай одолжение, не говори ему об этом обещании до тех пор, пока мы не поженимся, ладно? – серьезным тоном попросила Лаура. – Иначе некоторые мальчики могут испугаться до смерти.
Внезапно откуда-то издалека, из темных виноградников, донесся странный звук, который помешал Кот ответить. Больше всего он напоминал громкий продолжительный скрип.
– Ветер, – пояснила Лаура. – Дверь амбара открыта, а петли проржавели.
Но Кот все равно показалось, что кто-то невидимый толкнул гигантскую дверь ночи и она со скрипом повернулась на петлях, открывая вход из другого мира.
Котай Шеперд никогда не могла спать спокойно в незнакомом доме. Все детство и раннюю юность мать таскала ее за собой, кочуя из одного конца страны в другой, нигде не задерживаясь больше чем на месяц-полтора. Столько страшных вещей случилось с ними и в стольких местах, что Кот в конце концов перестала ожидать от каждого нового жилища благоприятных перемен, перестала надеяться на счастье и стабильность, относясь к местам, где им приходилось останавливаться, с одним лишь подозрением и тихим страхом.
К счастью, она уже давно рассталась со своей беспокойной мамашей и вольна была жить только там, где ей хотелось. Ее жизнь стала такой же стабильной и лишенной перемен, как у какой-нибудь заточенной в монастыре монахини; такой же размеренной и неторопливой, как действия саперного подразделения по разминированию важного объекта. Ей оставалось лишь надеяться, что все непредвиденные случайности и острые ощущения, до которых так охоча была ее мать, навсегда ушли из ее жизни.
Тем не менее в эту первую ночь, которую она должна была провести в доме Темплтонов, Кот никак не могла заставить себя раздеться и лечь в постель. Оставшись одна, она долго сидела в кресле с овальной спинкой у одного из окон гостевой комнаты и рассматривала залитые лунным светом виноградники, поля и цепочку холмов, отгородивших долину Напа от всего остального мира.
Лаура ночевала в другой комнате, тоже на втором этаже, но в дальнем конце коридора. Кот не сомневалась, что она давным-давно спит крепким сном, потому что этот дом не был ей чужим.
Из окна гостевой комнаты молодые виноградники были похожи на неясный геометрический орнамент.
За возделанными полями и виноградниками вставали невысокие холмы, густо поросшие мягко серебрившейся в лунном сиянии травой. Несильные порывы ночного бриза, проносившегося над долиной, тревожили ее сонный покой, и трава колыхалась под ветром, напоминая седые океанские волны, пронизанные лучами ночного светила.
Над холмами возвышался Береговой хребет – черная громада, над которой бриллиантовой россыпью горели яркие южные звезды и полная белая луна. Штормовые облака, надвигавшиеся с северо-запада, вскоре должны были заслонить собой это великолепие, сделать ночь непроглядной и превратить серебряные холмы сначала в тускло-оловянные, а потом – в черные, как железо.
Кот с детства любила звезды, любила их холодную недоступность. К тому же ей нравилось думать о далеких мирах, чистых и прекрасных, свободных от болезней и несовершенства, присущих земле, на которой она жила. Она как раз рассматривала эти волшебные яркие огоньки, зачарованная их нездешней красой, когда раздался первый крик. Приглушенный, он прозвучал как отзвук ее собственных воспоминаний, как эхо давнего спора, происходившего в другое время и в другом месте и донесшегося до нее сквозь годы. Еще будучи ребенком, Котай часто пряталась от матери и ее пьяных дружков, взбираясь то на дерево на заднем дворе, то на козырек над крыльцом, то выскальзывая из окна и добираясь по пожарной лестнице до какого-нибудь укромного уголка, где она могла спокойно считать звезды, пока пьяная драка не затихала. Правда, и тогда ее уединение нарушали то брань, то сладострастные стоны или бессмысленное, пронзительное хихиканье гостей, находящихся в наркотическом опьянении, однако все эти звуки доносились словно откуда-то издалека – от людей, которые не имели никакого отношения к ее жизни, и она научилась обращать на них внимания не больше, чем если бы они были частью какой-нибудь радиопостановки.