Слова могут меняться, от случая к случаю, но значение остается прежним:
О Агонист, темный спаситель, найди мне образ в кошмарах моих врагов. Да будет плоть моя глиной, из которой ты изваяешь их ужас, да превратится мой череп в колокол, чтобы услышали они похоронный звон. Даруй мне песню, которая станет их плачем, чтобы проснулись они, когда я запою у подножия их кровати.
Низвергни, уничтожь, измени меня.
А если не можешь, Агонист, оставь в грязи, смешай с прахом и пылью.
Ибо я хочу стать их ужасом или забыться.
Выбор за тобой, господин.
Книга вторая
Ассасин измененный
Примордий возник задолго до любого великого города, исторического или легендарного. Действительно, согласно многим источникам, он старше их всех. До Трои, до Рима, до Иерусалима был лишь Примордий.
До недавних времен им управляла династия императоров, чье долгое пребывание у власти привило им жестокость, перед которой меркли худшие пороки римских цезарей. Например, император Перфетто XI, в чьих руках Примордий находился шестнадцать лет — до Великого Мятежа — соединил в себе все болезни ума и духа. Он жил в несказанной роскоши, во дворце, который полагал неприступным, не заботясь о двух с половиной миллионах своих подданных.
В конце, это привело его к гибели.
Но ни к чему забегать вперед.
Сначала я расскажу вам о Зарлзе Крайгере из городских трущоб. Ребенком, он часто ел в вомитории, где, как и в древнем Риме, лучшие блюда, извергнутые устами богатых и пресыщенных, за гроши покупали бедняки, дабы употребить — во второй раз. На счастье Крайгера, эта нищая жизнь его не убила. Странно, но испытания, которые превращали других людей в собственные тени, закалили Зарлза. В тринадцать лет он был крупнее своих старших братьев. Он отличался не только силой, но и кое-чем еще: ему было любопытно, как работал механизм огромного растленного города — его дома. Зарлз знал, что, не изучив яму, в которую угодил, не сможет из нее выбраться.
В четырнадцать он стал посыльным гангстера Дурафа Каскареллиана из Восточного Округа, и быстро вырос до наемника, ибо делал все, что от него требовали. В свою очередь Каскареллиан обращался с ним, как с сыном и защищал от тюрьмы, посылая людей — прибрать за ним после убийств. Крайгер был мясником. Не мог ограничиться перерезанным горлом. Ему нравились косы. Сперва он расчленял жертв, затем душил — их же внутренностями.
Такое не могло остаться незамеченным, даже в порочном Примордие. Вскоре он стал известен, ведь жертвы, которых выбирал Каскареллиан, были влиятельными людьми. Судьи, конгрессмены, журналисты, критиковавшие императора, гибли от рук Крайгера. На самом деле, его не волновали их взгляды. Он просто любил свое дело. Кровь оставалась кровью, не важно, текла ли она из жил республиканца или роялиста.
Потом он встретил женщину по имени Люсидик, и все изменилось.
Она была дочерью сенатора, недавно сожалевшего на открытом форуме, что город погружается в пучину упадка. Налоги шли на увеселения правящей династии. Сенатор заявил: это должно прекратиться.
Приказ императора последовал незамедлительно: избавьте меня от него. Каскареллиан, не интересовавшийся вопросами морали, но готовый услужить императору, велел Крайгеру убить смутьяна.
Крайгер явился в поместье сенатора, нашел его в саду среди роз, выпотрошил и занес в дом. Он раскладывал тело на обеденном столе, когда вошла Люсидик. Обнаженная, только что из ванны, она, тем не менее, была готова к битве. В руках блестели ножи.
Она обошла вокруг Крайгера, стоявшего в крови, среди внутренностей ее отца.
— Пошевелишься, убью, — сказала она.
— Двумя столовыми ножами? — уточнил Крайгер, разрезая воздух косами: — Возвращайся в ванную и забудь, что ты видела.
— Ты убил моего отца!
— Да. Вы и правда похожи.
— Мне казалось, человек, вроде тебя, подумает дважды, прежде, чем перерезать ему горло. Он хотел разрушить империю, чтобы ты и такие, как ты, не страдали.
— Такие, как я? Ты ничего обо мне не знаешь.
— Могу предположить, — сказала Люсидик. — Ты родился в грязи и жил в ней так долго, что не видишь, что происходит у тебя под носом.
Крайгер изменился в лице.
— Возможно, кое-что ты знаешь, — мрачно сказал он. Уверенность женщины его нервировала.