Это не обсуждалось, но они знали — каждого из них коснулось невыразимое, богомерзкое предчувствие, и не было на земле города, который дышал бы жутью, как Примордий. Он жил слухами — чаще бредовыми. Истории, звучавшие у солдатских костров (и рано или поздно достигавшие ушей генералов) повествовали о невообразимых ужасах: тварях, чье существование казалось насмешкой над разумом. Ходили легенды о чудовищных порождениях Жнеца, мстительных детских призраках, суккубах, чьи груди и лона описывались в кошмарных, но возбуждающих деталях.
Однажды ночью, после обильной выпивки, трое мужчин поделились своими страхами.
— Я верю, — сказал Урбано: — Что этот адский город проклят.
Двое других мрачно кивнули.
— Что ты предлагаешь? — спросил Богото.
Ответил ему Монтефалько:
— Ну, для начала… Была бы моя воля, я бы выжег квартал иммигрантов. Они, все до одного, богомерзкие культисты.
— А рабочая сила? — спросил Богото: — Кто будет убирать за нами дерьмо? Хоронить прокаженных?
Монтефалько вынужден был согласиться:
— По крайней мере, мы можем расстрелять любого, кого заподозрим в связи с демонами.
— Хорошо. Хорошо, — сказал Урбано: — Бдительность.
— И наказания, — продолжал Монтефалько: — Быстрые, драконовские меры…
— Публичные казни.
— Да!
— Аутодафе?
— Нет, слишком театрально. Расстреливать чище и быстрей. И трупы не пахнут.
— Тебя это беспокоит? — поинтересовался Богото.
Монтефалько содрогнулся:
— Ненавижу вонь горящих тел, — ответил он.
Пока генералы обсуждали достоинства тех или иных казней, Люсидик спала — или пыталась спать — в доме, который ее отец построил много лет назад для ее матери. Сны были тревожны. Слишком много воспоминаний. Слишком много сожалений.
Прежде, когда сон ускользал, Люсидик выходила на улицу. Конечно, она уже не могла гулять днем. Измененное рукой Агониста, ее тело стало более гибким и сильным, но теперь она ужасала любого, кто осмеливался на нее посмотреть. Когда Люсидик все же покидала дом — в чернильной тьме — она держалась окраин Примордия, где не было лишних глаз.
Этой ночью, отбросив сон, она блуждала по узким улочкам и почувствовала, что за ней идут.
Уловив ритм далеких шагов, Люсидик поняла, что знает, кто ее преследователь. Зарлз Крайгер, ассасин, ставший Жнецом.
Она остановилась и обернулась.
Жнец стоял неподалеку. Его плоть источала то же болезненное сияние, что и ее собственная — в своей работе Агонист использовал светящиеся бактерии. Чем свежее были раны (а на их телах остались и такие, что никогда не затянутся), тем ярче они горели.
— Я думала, ты покинул город, — сказала она.
— Да. Ненадолго. Я отправился в пустыню. Размышлял о своей трансформации.
— Понял что-нибудь?
Крайгер покачал головой.
— И поэтому ты вернулся.
— И поэтому я вернулся.
Через несколько дней после того, как генералы поделились друг с другом своими страхами и обсудили орудующих в Примордии демонов, Монтефалько собрал их вновь — для полночного путешествия.
— Куда мы идем?
— К человеку, которого зовут доктор Тализак. Он занимается для меня исследованиями — уже несколько лет.
— Какими исследованиями?
— Я надеялся, что он создаст мне идеального солдата, машину для убийства, не знающую страха.
— Ему удалось?
— Нет. Пока нет. Но я уже и не надеюсь. Он впал в зависимость от своих лекарств и… ну, вы сами увидите. И все же он сделал одну ошибку, которая может быть нам полезна.
— Полезная ошибка? — переспросил Богото, изумленный этим парадоксом.
— Нам нужен монстр, который изгонит нечестивцев из Примордия. Я верю, что у доктора он есть.
— А… — сказал Урбано.
— Так вы пойдете со мной, чтобы увидеть его?
— Где он?
— Я спрятал его в бывшем Приюте Святого Сердца — на Дрейфус-хилл.
— Я думал, это место пустует.
— Я хотел, чтобы так думали. Если кто-то заявляется без приглашения, его, согласно моему приказу, убивают, а труп сбрасывают в канал.
— Вот куда делись монахини.
Монтефалько улыбнулся: