Мы шли по тропинке, которую сотни лет топтали полчища овец и оленей и очень немного людей.
— Еще его называют Крылатым островом, — сказал Калум. — Кое-кто говорит, это потому, что сверху он напоминает бабочку с распростертыми крыльями. Но я не знаю, правда ли это. — И добавил: — А что такое правда? Вот и Пилат спрашивал: «Что такое истина?»
Спускаться всегда труднее, чем подниматься.
Я поразмыслил над его вопросом.
— Иногда мне кажется, что правда — это место. Для меня она похожа на город: есть, может быть, сотня дорог, тысяча тропинок, и все они рано или поздно приведут тебя в одно место. Неважно, откуда ты вышел. Если ты идешь к правде, то доберешься до нее, какой бы путь ты ни выбрал.
Калум Макиннес посмотрел на меня сверху вниз и промолчал. Потом сказал:
— Ты ошибаешься. Правда — это пещера в Черных горах. Туда ведет только один путь, один единственный, и путь этот труден и коварен, а если ты выберешь неверную тропу, то погибнешь, в одиночестве, на склоне горы.
Мы перевалили через хребет, и перед нами открылось побережье. Я видел поселки, стоящие у воды. А еще я видел впереди, по ту сторону моря, высокие черные горы, выступающие из тумана. Калум сказал:
— Там твоя пещера. Вон в тех горах.
Кости земли, подумал я, глядя на них. А потом мне стало не по себе от этой мысли о костях, и, чтобы отвлечься, я сказал:
— И сколько же раз ты бывал там?
— Только однажды. — Он помедлил. — Я начал искать ее, когда мне исполнилось шестнадцать, потому что слышал легенды и решил, что если буду искать, то найду. А нашел только в семнадцать и принес оттуда столько золотых монет, сколько смог унести.
— И не боялся проклятия?
— Когда я был молод, я ничего не боялся.
— И что ты сделал с этим золотом?
— Часть закопал, я один знаю где. Другую пустил на выкуп за девушку, которую любил, а еще построил для нас с ней хороший дом.
Тут он умолк, точно сказал чересчур много.
На пристани не было перевозчика. Только маленькая лодчонка, где едва уместились бы три человека обычного роста, была привязана к стволу прибрежного дерева, скрюченного и полумертвого, а рядом висел колокольчик.
Я позвонил, и вскоре на берег спустился толстяк, владелец лодки. Он сказал Калуму:
— Переправа будет стоить тебе шиллинг, а твоему пареньку — три пенса.
Я выпрямился. Может, я и не такой большой, как другие мужчины, но гордости у меня не меньше, чем у любого из них.
— Я тоже мужчина, — сказал я. — И я заплачу тебе шиллинг.
Перевозчик смерил меня взглядом и почесал бороду.
— Прошу прощения. Глаза мои уж не те, что прежде. Я отвезу вас на остров.
Я протянул ему шиллинг. Он взвесил его в руке.
— Ты мог обмануть меня на девять пенсов, но не стал. В наше смутное время девять пенсов — деньги немалые.
Вода была синевато-серого цвета, хотя небо голубое. и барашки гналась друг за другом по ее поверхности. Толстяк отвязал лодку и с грохотом стащил ее по гальке к морю. Мы вошли в холодную воду и забрались на борт.
Плеснули весла, и лодка легкими толчками двинулась вперед. Я сидел ближе к перевозчику, чем Калум, и сказал ему:
— Девять пенсов. Неплохой заработок. Но я слышал о пещере в горах на Туманном острове — о пещере, полной золотых монет, древних сокровищ.
Он неодобрительно покачал головой. Калум не сводил с меня взгляда, так плотно сжав губы, что они побелели. Но я не обратил на него внимания и снова сказал толстяку:
— Пещера, полная золотых монет, — дар викингов, или южан, или тех, кто, по легендам, жил здесь задолго до всех нас, — тех, кто сбежал на запад, когда пришли люди.
— Слыхал, как же, — ответил наконец толстяк. — И о проклятии, что лежит на них, тоже слыхал. По-моему, одно другого стоит, — и он сплюнул в море. Потом сказал: — Ты честный человек, карлик. Я вижу это по твоему лицу. Не ищи эту пещеру. Добра от нее не будет.
— Уверен, что ты прав, сказал я ему, не кривя душой.
— Да уж конечно, — подтвердил он. Ведь не каждый день я вожу на Туманный остров седого великана и отважного коротышку. — А после добавил: — В наших краях считают, что поминать о тех, кто ушел на запад, значит накликать на себя беду.
Остаток пути мы миновали в молчании. Море было беспокойно, волны хлестали в борт, и мне приходилось держаться за него обеими руками, чтобы не вылететь.
Прошло, казалось, полжизни, прежде чем лодка наконец причалила к длинному молу из черных камней. Когда мы шагали по нему, волны разбивались о камни справа и слева, целуя нас в щеки солеными брызгами. В начале мола сидел горбун — он торговал овсяными лепешками и сливами, высушенными до такой степени, что они походили на камешки. Я дал ему пенни и набил его товаром карманы куртки.
Потом мы ступили на Туманный остров.
Сейчас я уже стар — по крайней мере, немолод, — и все, что я вижу, напоминает мне что-нибудь другое, виденное раньше, так что я ничего не вижу впервые. Красивая девушка с огненно-рыжими волосами напоминает мне лишь о сотне других таких же девушек и об их матерях, о том, какими они были в юности и как выглядели, когда умирали. Это проклятие возраста — все становится отражением чего-то другого.
Я говорю так, но время, которое я провел на Туманном острове — или, как зовут его мудрые люди, Крылатом острове, — не напоминает мне ничего, кроме него самого.
Черные горы отделяет от берега один день пути. Калум Макиннес поглядел на меня, коротышку вдвое меньше его, и пустился вперед размашистой походкой, словно предлагая мне состязание в скорости. Длинные ноги быстро несли его по сырой земле, густо заросшей вереском и папоротником.
Над нами мчались низкие облака, серые, белые и черные, то прячась друг за дружку, то выныривая обратно и снова прячась.
Я дал ему оторваться, позволил уйти в моросящий дождь и пропасть во влажной серой дымке. Тогда и только тогда я побежал.
Это один из моих секретов, тайна, которую я не открывал никому, кроме Мораг, моей жены, Джонни с Джеймсом, моих сыновей, и еще Флоры, моей дочери (да упокоят Тени ее бедную душу), — я умею бегать, и умею отлично: если понадобится, я могу бежать дольше, быстрее и увереннее, чем любой обычный мужчина. Именно так я и побежал тогда сквозь туман и дождь, выбирая места повыше и черные скалистые склоны, но следя за тем, чтобы он меня не увидел.
Сначала он опередил меня, но скоро я заметил его, догнал и обогнал, стараясь, чтобы между нами все время оставалась кромка холмистой гряды. В низине журчала речка. Я могу бежать без передышки целыми днями. Это первый из трех моих секретов, и одного из трех я не открыл еще никому.
Мы уже обсудили, где остановимся на ночлег в первый день на Туманном острове: Калум сказал мне, что мы проведем ночь под скалой, которая называется Охотники, потому что напоминает своим силуэтом старика и бегущего рядом пса, и я добрался до нее к вечеру. Под скалой было сухое укрытие, и те, кто побывал здесь раньше, оставили нам веток для костра и прутьев на растопку. Я развел костер и обсушился, выгнав из костей холод. Над вереском у скалы потянулся дымок.
Было уже темно, когда Калум ворвался в мое укрытие, и по его взгляду я понял, что он не ждал увидеть меня по эту сторону полуночи.
— Что тебя задержало, Кaлум Макиннес? — спросил я.
Он не ответил, только смотрел.
— Вот форель, сваренная в горной воде, а вот огонь, чтобы согреть кости, — сказал я.
Он кивнул. Мы съели форель, выпили виски, чтобы согреться как следует. В глубине нашего укрытия была навалена куча сухого вереска и папоротника, и мы легли на ней спать, плотно закутавшись во влажные плащи.