Наконецъ показался судъ, — Граньонъ и судьи, а за ними прокуроръ республики Ла-Биссоньеръ. Первыя формальности прошли очень скоро; разнесся слухъ, что только съ трудомъ удалось собрать полный составъ присяжныхъ: очень многіе представили уважительныя причины для своего исключенія, — такъ великъ былъ страхъ передъ предстоящею отвѣтственностью. Прошло немало времени, пока всѣ двѣнадцать присяжныхъ, на которыхъ палъ жребій, появились гуськомъ въ залѣ суда и заняли свои мѣста съ печальнымъ видомъ осужденныхъ. Между ними было пять лавочниковъ, два ремесленника, два рантье, врачъ, архитекторъ и капитанъ въ отставкѣ; архитекторъ, человѣкъ очень набожный, получавшій заказы отъ клерикаловъ, по имени Жакенъ, шелъ впереди; его выбрали старшиной присяжныхъ. Если защита не протестовала противъ его избранія, то только потому, что онъ славился, какъ вполнѣ честный, правдивый и корректный человѣкъ. Появленіе присяжныхъ, въ общемъ, вызвало разочарованіе въ публикѣ; антисемиты съ волненіемъ вглядывались въ нихъ и повторяли ихъ имена; нѣкоторые показались имъ не особенно надежными; разсчитывали на болѣе благопріятный составъ, который явился бы съ заранѣе подготовленнымъ обвиненіемъ.
Среди полной тишины начался допросъ Симона. Его появленіе произвело неблагопріятное впечатлѣніе: маленькаго роста и неловкій въ движеніяхъ, онъ не располагалъ въ свою пользу. Когда онъ всталъ, чтобы отвѣчать на вопросы, то показался многимъ просто нахаломъ, — такъ спокойно и рѣзко звучали его отвѣты.
Предсѣдатель Граньонъ, по своему обыкновенію, взялъ насмѣшливо-презрительный тонъ и не спускалъ своихъ маленькихъ, пронзительныхъ глазъ съ защитника Дельбо, котораго называлъ анархистомъ, собираясь его уничтожить однимъ движеніемъ мизинца. Онъ острилъ, стараясь вызвать смѣхъ въ публикѣ; его возмущало спокойствіе Симона, котораго невозможно было сбить съ толку; онъ говорилъ только правду, и потому его нельзя было уличить въ противорѣчіи. Мало-по-малу Граньонъ становился дерзкимъ, желая вызвать какое-нибудь замѣчаніе со стороны Дельбо; но тотъ, зная, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, молча улыбался. Въ общемъ первый день засѣданія возбудилъ надежды симонистовъ и очень обезпокоилъ антисимонистовъ: подсудимый точными и увѣренными отвѣтами вполнѣ установилъ время своего возвращенія въ Мальбуа, объяснилъ, какъ онъ прямо прошелъ въ свою квартиру, къ женѣ, и предсѣдатель суда не могъ опровергнуть его показаній никакимъ точнымъ и убѣдительнымъ фактомъ. Появившіеся свидѣтели защиты были встрѣчены криками и свистками, и на ступеняхъ зданія суда чуть-чуть не произошла драка.
На слѣдующій день, во вторникъ, начался допросъ свидѣтелей при еще большемъ стеченіи публики. Первымъ былъ допрошенъ младшій учитель Миньо, который не былъ на судѣ такъ твердъ въ отвѣтахъ, какъ передъ слѣдственнымъ судьей; онъ нерѣшительно указывалъ тотъ часъ, когда слышалъ шаги; его совѣсть честнаго малаго какъ будто трепетала передъ ужасными послѣдствіями его показаній. Но мадемуазель Рузеръ, напротивъ, давала свои показанія съ точною жестокостью: она спокойно указывала часъ — одиннадцать безъ четверти, прибавляя, что отлично распознала голосъ и шаги Симона. Затѣмъ послѣдовалъ длинный рядъ желѣзнодорожныхъ служащихъ, случайныхъ прохожихъ; посредствомъ ихъ показаній старались установить, воспользовался ли подсудимый поѣздомъ десять тридцать, какъ то утверждалъ прокуроръ, или онъ вернулся пѣшкомъ, какъ показывалъ самъ; показанія были безконечны, противорѣчивы и сбивчивы, но общее впечатлѣніе получилось скорѣе въ пользу защиты. Наконецъ появились столь нетерпѣливо ожидаемые отецъ Филибенъ и братъ Фульгентій. Первый отвѣчалъ очень сдержанно и разочаровалъ публику; онъ просто объяснилъ глухимъ голосомъ, въ какомъ видѣ нашелъ жертву на полу около кровати. Братъ Фульгентій, напротивъ, позабавилъ всю аудиторію необыкновенно сбивчивымъ, но восторженнымъ разсказомъ того же самаго событія, причемъ кривлялся и размахивалъ руками, какъ сумасшедшій; онъ, повидимому, остался очень доволенъ произведеннымъ впечатлѣніемъ, такъ какъ умышленно путалъ и перевиралъ все, что говорилъ съ самаго начала слѣдствія. Наконецъ были допрошены три помощника, братья Исидоръ, Лазарь и Горгій, которые были вызваны въ качествѣ свидѣтелей защитниками подсудимаго. Дельбо легко пропустилъ двухъ первыхъ, послѣ нѣсколькихъ незначительныхъ вопросовъ; но когда очередь дошла до Горгія, онъ всталъ и выпрямился во весь свой ростъ. Бывшій крестьянинъ, сынъ садовника при помѣстьѣ Вальмари, Жоржъ Плюме, превратившійся впослѣдствіи въ брата Горгія, былъ крѣпкій и здоровый малый, хотя и худощавый; низкій и суровый лобъ, выдающіяся скулы и чувственный ротъ подъ острымъ, хищнымъ носомъ не внушали никакой симпатіи. Черный, гладко выбритый, онъ поражалъ постояннымъ нервнымъ подергиваніемъ лица, особенно лѣвой стороны верхней губы, причемъ онъ невольно оскаливалъ зубы, и это придавало ему зловѣщій, непріятный видъ. Когда онъ появился въ своей старой, обтрепанной рясѣ съ бѣлыми брыжжами довольно сомнительной чистоты, но всей аудиторіи пронеслось какое-то содроганіе, совершенно необъяснимое. Между свидѣтелемъ и адвокатомъ сразу же загорѣлся словесный поединокъ; вопросы сыпались острые, какъ удары шпаги; отвѣты, которые парировали нападеніе, были отрывистые; его спрашивали, какъ онъ провелъ вечеръ въ день преступленія, сколько времени затратилъ, чтобы отвести домой маленькаго Полидора, и когда вернулся въ училище. Публика слушала въ недоумѣніи, не понимая, куда клонятся вопросы защитника, и какое значеніе имѣетъ подобный допросъ, такъ какъ сама личность монаха была для большинства совсѣмъ незнакома. Впрочемъ, братъ Горгій не затруднялся въ отвѣтахъ и давалъ ихъ рѣзкимъ, ироническимъ тономъ; онъ привелъ доказательства, что въ половинѣ одиннадцатаго лежалъ въ своей кельѣ и спалъ; братья Исидоръ и Лазарь были вновь допрошены, а также привратникъ школы и двое изъ горожанъ, запоздавшихъ на прогулкѣ: всѣ подтвердили то, что говорилъ Горгій. Эта схватка, впрочемъ, не окончилась безъ вмѣшательства предсѣдателя суда Граньона, который воспользовался случаемъ, чтобы лишить Дельбо голоса; онъ сдѣлалъ это на томъ основаніи, что тотъ ставилъ духовному лицу оскорбительные вопросы. Дельбо возражалъ; загорѣлся споръ, во время котораго братъ Горгій стоялъ съ торжествующимъ видомъ и бросалъ презрительные взгляды въ сторону Дельбо, точно хотѣлъ показать, что не боялся ничего, потому что находился подъ покровительствомъ своего Бога, неумолимаго въ преслѣдованіи и наказаніи невѣрныхъ. Хотя Дельбо и не добился никакихъ благопріятныхъ результатовъ, но самый инцидентъ произвелъ большую сенсацію; многіе боялись, что у присяжныхъ могли возникнуть сомнѣнія, и Симонъ могъ бытъ оправданъ. Этотъ страхъ, впрочемъ, вскорѣ смѣнился торжествомъ, когда приглашенные эксперты, Бадошъ и Трабю, объяснили среди всеобщаго смятенія, какимъ образомъ они раскрыли иниціалы Симона Е и С, переплетенные вмѣстѣ, въ уголкѣ прописи, гдѣ никто ничего не могъ разобрать. Эта пропись являлась собственно единственнымъ вещественнымъ доказательствомъ, и показаніе этихъ двухъ экспертовъ имѣло рѣшающее значеніе. Ихъ слова представляли собою осужденіе Симона, и въ эту минуту отецъ Филибенъ, который внимательно слѣдилъ за ходомъ дѣла, обратился съ просьбой къ предсѣдателю позволить ему сдѣлать еще показаніе. Онъ заговорилъ громкимъ и восторженнымъ голосомъ, совершенно непохожимъ на тотъ глухой тонъ, какимъ онъ давалъ свои первыя показанія; онъ сообщил