Утром Бертону стало лучше. К полудню угрозами и посулами удалось поднять караван, и снова вытянулась по извилистой тропе на сотни ярдов цепочка людей и животных, нагруженных разной кладью, и два англичанина ехали на ослах — один в голове, а другой в хвосте каравана. Их вполне устраивал такой порядок следования, при котором они встречались только на стоянках…
Дорога шла по вязкому краснозему. Превращенный дождем в клейкую массу, он налипал на ногах огромными комьями. Поля перемежались с густыми кустарниковыми джунглями, через которые тропа пробивалась под сводом спутанных ветвей, как по настоящей галерее, тесной и низкой. Носильщикам местами приходилось нагибаться, а о езде верхом нечего было и думать. Однако кое-где джунгли переходили в настоящий лес. В полный рост высилось знаменитое мсандаруси, или копаловое дерево, смола которого, добытая из земли, так высоко ценится на побережье и у странствующих купцов; попадалось множество ям глубиной в два-три фута и около фута в диаметре, вырытых добытчиками копала.
В полдень караван достиг «самой опасной» деревни «жестоких» вазарамо. Это была, собственно говоря, не деревня, а группа селений, одноименная, как обычно в Восточной Африке, с названием живущего здесь племени. Никакого нападения не последовало, и самую большую опасность, которой подвергались путешественники, олицетворяли собой, пожалуй, местные молодухи, во множестве высыпавшие из хижин. Они бесцеремонно разглядывали европейцев, дивились белизне их кожи, странной одежде и громогласно обменивались озорными замечаниями на тему о том, чего бы стоили эти препотешные вазунгу в качестве мужей…
Через несколько дней караван достиг Зунгомеро. У этого крупного скопления деревень сходились тропы от различных пунктов побережья, а дальше, пересекая с юго-востока на северо-запад горы Усагара, тянулась одна торная дорога. Здесь экспедиция с ликованием была встречена группой носильщиков, посланных вперед за неделю до общего выступления. Против всех ожиданий она прибыла в полном составе; в целости и сохранности находился и доставленный ею груз. Между тем в основном караване за месяц пути — вместо двух недель, затрачиваемых обычными караванами, — дезертировало двое охранников, шестеро носильщиков, погибло или отстало семь ослов, было потеряно несколько ружей. Израсходованной оказалась почти треть запасов фаянсовых бус, несмотря на сравнительную дешевизну съестных припасов у вазарамо: за связку цветных бус, длиной в один локоть, — в Занзибаре они продавались по талеру за 5–6 английских фунтов — можно было купить козу или большую корзину зерна…
В начале августа 1857 года, после более чем двухнедельной стоянки, экспедиция покинула опостылевшую всем болотистую равнину Зунгомеро и выступила в поход через горы Усагара.
«Как отрадно после промозглой сырости и гнилостных миазмов вдыхать целебный горный воздух», — думал Бертон, наслаждаясь ощущением здоровья, которое впервые за много недель разливалось по его мускулистому телу. «Вот здесь-то и надо на первое время оседать англичанам, когда они станут приезжать в Восточную Африку. Постепенно привыкнут к климату, а потом пусть селятся на побережье… Впрочем, со временем и внутри страны, возможно, возникнут европейские поселения. На этих плодородных землях превосходно будут расти тропические культуры, и торговлю с туземцами можно будет взять в свои руки…»
Бертон был достаточно сведущ в вопросах имперской экономики, и хотя сам он никогда не смог бы заняться никаким торгашеским делом, помыслы о выгодах своей нации были ему не чужды. Он никогда не чувствовал себя баловнем своего отечества, но тем не менее был готов служить его экономическим интересам и вполне сознавал, какое значение для них имели его исследования. Спик же, напротив, был пока еще не склонен вникать в коммерческую подоплеку той работы, которую вели исследователи-англичане на чужих материках. Романтика, слава, героизм еще существовали для Спика в их чистом виде.