Время было начинать, все были в сборе, не хватало только капитана Спика. Сэр Родерик Мерчисон, после двухлетнего перерыва снова возглавивший Королевское географическое общество, чувствовал себя не совсем удобно: капитан Спик был его человеком, и вдруг такая неаккуратность! Сэр Родерик что-то объяснял своим соседям за столом президиума, щелкая крышкой золотых часов, разводил руками, но заключал свое объяснение успокоительными жестами.
Вдруг, войдя на возвышение для президиума из боковой двери, к сэру Родерику приблизился доктор Шоу, бессменный секретарь Королевского географического общества. Шоу что-то прошептал на ухо Мерчисону, и тот, порывисто встав из-за стола, вслед за секретарем вышел из зала.
Несколько минут продолжалось странное затишье, какое бывает на многолюдных собраниях, когда люди вдруг почувствуют что-то неладное… Легкий шум разговора вполголоса, обращенные на президиум вопросительные взгляды, а в самом президиуме растерянные лица, тщетное старание сохранить приличествующую важность…
Но вот снова появился сэр Родерик Мерчисон. Бледный и серьезный, он вышел вперед, остановился у края возвышения, поднял голову, хотел что-то сказать, но не нашел слов, обернулся зачем-то к президиуму, словно ища поддержки, постоял еще несколько мгновений, приложив ко лбу белую холеную ладонь, и, наконец, произнес чужим, изменившимся голосом:
— Леди и джентльмены… Я выполняю грустный, нестерпимо горький долг, сообщая вам о том, что вчера в своем имении под Ильминстером погиб от случайного выстрела на охоте действительный член Королевского географического общества, знаменитый исследователь Африки, капитан ее величества индийской армии Джон Ханнинг Спик. Почтим его светлую память…
Стогрудый вздох раздался над залом. Никто не подражал президиуму, поднявшемуся в чинном молчании, люди вскакивали со своих мест, бежали, толкая и давя друг друга, кто куда — одни к Мерчисону, другие к дверям, третьи собирались группами, оглашая высокие стены ратуши возгласами горечи и недоумения…
Ричард Бертон, белый как полотно, с трясущимися губами, тяжело опустился в кресло. Листки выпали из его рук.
Его жена стояла подле него, бессмысленно глядя перед собой в пространство. Ее губы шептали: «Боже, боже… этого я не хотела! Ты же знаешь, всемилостивый боже: этого я не хотела…»
А в одном из опустевших рядов огромного зала молодая женщина с каштановыми волосами, склонившись над стариком, одетым в старомодный черный сюртук, твердила сдавленным голосом: «Что с вами, отец, что с вами?» И распрямившись, глядя полными муки глазами в охваченный смятением зал, прокричала из самой глубины груди:
— Да помогите же кто-нибудь!..
ЭПИЛОГ
В один из пасмурных унылых октябрьских дней сэр Ричард Бертон, британский консул в Триесте, сидел за письменным столом в кабинете своей небольшой виллы на берегу Адриатического моря. Он сидел сгорбившись, на его широкие, когда-то крутые и могучие, а теперь бессильно опущенные плечи был наброшен темно-серый шотландский плед. Худощавое лицо было изжелта-бледно, глубокая морщина легла меж бровей и прорезала высокий лоб; жесткие седоватые усы, маскируя упрямый рот, свисали на тяжелый подбородок; волосы, когда-то черные с шелковистым блеском, были теперь белыми, но почти не поредели. Сэр Ричард зябко кутался в плед и время от времени болезненно морщился от раздирающего грудь глубокого кашля.
Консулу шел семидесятый год.
Врачи запрещали ему работать, и жена ревниво следила за выполнением их предписаний. Но сегодня он решил во что бы то ни стало ответить на письмо, полученное на позапрошлой неделе. Письмо лежало перед ним на столе. Написанное плавным, уравновешенным почерком, оно гласило:
«20 сентября 1890 года.
Дорогой Бертон!
Давно не имел от Вас никаких известий; надеюсь, что Вы здоровы и как всегда заняты Вашими плодотворными научными и литературными трудами.
Сегодня я отвлекаюсь от всех будничных дел, чтобы по традиции посвятить этот день памяти того замечательного человека, который когда-то был Вашим и моим другом. Прошло больше четверти века со дня его нелепой гибели, но память о нем навсегда жива в сердцах тех, кто знал его так близко, как Вы и я. Да, Джек был чудесный малый, смелый, талантливый, прямодушный, и у него было доброе сердце. Он обладал одним качеством, которым мы в годы нашей далекой юности, будучи еще младшими офицерами в полку, единодушно восхищались: он был рожден без страха. Джек презирал опасность и не понимал тех, кто, руководствуясь здравым рассудком, выбирал менее рискованные и более верные пути к достижению цели. Впоследствии, когда мы — я говорю о себе и моих сверстниках — повзрослели, мы стали понимать, что это качество, как и все на свете, имеет свою оборотную сторону. Как знать, не сыграло ли оно свою роль в постигшей Спика катастрофе, подробности которой так и остались во мраке.