Вдруг спокойствие было нарушено отчаянной стрельбой, послышавшейся на востоке. Все с готовностью побросали свои занятия, вставили в уши украшения, надели у кого что было — бусы, медные браслеты, цветные пояса — и высыпали на главную дорогу, предвкушая завидное развлечение. Их ожидания не были обмануты.
Появившись из-за серебристо-зеленых зарослей молочаевого кустарника, с пологого холма спускался большой караван. Впереди, неся на плечах тяжелые мушкеты, выступали весьма нестройно босоногие солдаты, одетые в красные штаны и синие мундиры с кожаными поясами, на которых висели кривые ножи и большие патронные сумки; предводительствовал отрядом худой человек с орлиным носом на смуглом лице и единственным глазом. Время от времени Одноглазый подавал команды, и тогда все пятнадцать воителей, вскинув ружья, оглушительно палили в небо, что вовсе не способствовало порядку продвижения, ибо если одним удавалось выстрелить сразу, то другим приходилось заново взводить курок кремневого мушкета, третьи же после неоднократных осечек вынуждены были приостановиться и потом догоняли ушедших вперед собратьев, чтобы пальнуть спустя несколько минут после залпа.
За этим воинским отрядом следовал другой, обмундированный менее пышно, зато стрелявший более ладно, а за ним длинной вереницей двигались носильщики. Несмотря на тяжелую ношу, шли они весело, выражая свою радость по поводу возвращения в родные края всякими способами: кто размахивал алым флажком, служившим эмблемой каравана, кто напевал и приплясывал, кто колотил в высокий фигурный барабан, похожий на песочные часы, а кто, широко надув щеки, с ожесточением дудел в рог. осе носильщики были облачены — на зависть домоседам, на погибель девичьим сердцам — в новенькие шукка из ярко-голубой глянцевитой ткани, на шеях сверкали ожерелья из пестрых фарфоровых и коралловых бус, и каждый нес за плечами по котомке, на которую то и дело указывал выразительными жестами — дескать, в ней могут найтись сокровища и поценнее…
Но все это меркло перед тем необычайным зрелищем, которым шествие замыкалось. В конце каравана погонщики вели ослов — их было немного, всего пять отощавших животных. На трех ослах, как и полагается, лежали тюки какого-то груза; но вот на двух остальных!.. На спинах у этих ослов вместо поклажи помещались человеческие существа невиданной породы! У них были руки и ноги, туловища и головы совсем как у обычных людей, но кожа у них была не черная и не коричневая, а белая, как молоко. Они, понятно, стеснялись цвета своей кожи и поэтому сплошь укрылись одеждами, сшитыми по форме тела — открытыми оставались только руки и лицо. Правда, их ноги издали казались черными, но если рассмотреть их поближе, то оказывалось, что это были не ноги, а кожаные чехлы, не такие, как носят арабы, а большие и, видно, очень тяжелые. У этих людей росли огромные густые бороды — у одного совсем черная, а у другого цвета поджаренного зерна.
Так вот они какие, эти вазунгу, белые люди, слух о которых давно, уже бродил по Уньямвези!
— Смотрите, смотрите, это вазунгу! — кричали в толпе.
— Смотрите, смотрите, у них белая кожа!
— Говорят, у них такое все тело!
— Не может этого быть! Они натирают руки и лицо белой мазью.
— Смотрите, они сидят на ослах! Почему ослы их не сбросят?
— Они заколдовали своих ослов.
— Правильно, все вазунгу колдуны!
И еще много всякого было говорено по адресу легендарных вазунгу, пришедших из своей неведомой страны, расположенной, как говорят сведущие люди, за широким-прешироким морем, по которому плавают лодки величиной больше дома, построенного самым богатым арабом Сиай бин Амиром…
И всем младенцам, рождавшимся в эти дни в селениях Уньянъембе, давали имя Музунгу.
— Ну, что вы, дорогой шейх, беспокойство ваших коллег совершенно напрасно! — рассмеялся Бертон, когда Снай бин Амир, старшина арабской общины, в осторожных выражениях намекнул ему на некоторые опасения местных купцов. — Наша экспедиция преследует исключительно научные цели. А потом, как мне кажется, ваши позиции в здешней торговле настолько прочны, что вас не должна бы страшить никакая конкуренция.