— А вы знаете, ваша кузина меня поразила… Никогда бы не подумал, что из той маленькой булонской школьницы получится такое очаровательное существо…
Что может быть слаще для слуха влюбленной девушки, чем слова похвалы ее красоте, произнесенные любимым? Особенно если он говорил не для нее, а в невольном порыве восхищения, не зная, что она может услышать, — Изабелле и в голову не приходило, что в данном случае могло быть иначе… Придя домой, она долго стояла перед зеркалом, разглядывая свою тонкую в талии фигуру, широкие покатые плечи, высокую белую шею, продолговатое лицо с узким, чуть взгорбленным носом, большими темно-серыми глазами, тонкими черными бровями и крупным, немного выпуклым лбом. Длинные, светлые, словно льняные, волосы, разделенные пробором и спускающиеся почти до плеч, а затем снова поднятые до темени и сплетенные там небольшой, уложенной поперек косой, превосходно гармонировали со здоровым юным румянцем, игравшим сегодня на ее щеках особенно ярко… Сегодня она все находила в себе приятным, и даже тонкие, плотно сжатые губы, порой придававшие лицу недоброе выражение, и излишне тяжелая челюсть с высоким выпуклым подбородком, округлявшая нижнюю часть лица, не портили, как ей сегодня казалось, ее девичьей красоты…
На другой день, когда Изабелла пришла с подругой в Ботанический сад, Бертон уже был там. Он сидел один, просматривая свои стихи, которые должен был показать Монктону Майлсу, известному литератору и покровителю поэтических талантов. Заметив юных леди, Бертон пошел к ним навстречу и сказал Изабелле с улыбкой:
— Теперь вы не станете писать мелом «мама будет сердиться»?
Они ходили по парку и разговаривали. Так продолжалось день за днем. Подруга, почувствовав себя лишней, прощалась с Изабеллой уже при входе в парк. Ричард много рассказывал о дальних странах, о нравах живущих там народов. Говоря о себе, он был беспощадно правдив. «Я хочу, чтобы вы знали меня таким, каков я есть. А кроме вас, этого никто не знает и никогда не будет знать…» С каждым днем в ней укреплялось сознание, что Ричард Бертон — человек необыкновенный.
Прошло две недели. Однажды они как обычно гуляли по Ботаническому саду, но Бертон стал вдруг задумчив и неразговорчив. Потом он остановился в дальнем конце уединенной аллеи, повернулся лицом к Изабелле, взял ее руку и сказал нетвердым от волнения голосом:
— Могли бы вы когда-нибудь решиться на такое безрассудство, как отказ от благ цивилизации? Могли бы вы, если мне удастся получить место консула в Дамаске, поехать со мной, чтобы украсить мою жизнь?
Изабелла вспыхнула, потупила голову и не смогла произнести ни слова.
— Не отвечайте мне сейчас, — сказал он. — Это очень серьезный шаг: он означал бы для вас отречение от вашего круга, разрыв с родными и отказ от всего, к чему вы привыкли с детства. Я знаю, вы способны на подвиг, но вы должны подумать.
Изабелла все еще молчала. Волнение душило ее. Происходившее было для нее таким же чудом, как если бы месяц спрыгнул с неба и сказал бы ей: вот, ты звала меня, и я пришел!
Бертон по-своему понял ее молчание.
— Простите меня, — сказал он совсем тихо. — Я сказал вам слишком много.
Наконец, она обрела дар речи.
— Я не хочу думать! — почти крикнула она, хотя голос ее звучал совсем слабо. — Я думала об этом все годы, с тех пор как впервые увидела вас в Булони у городской стены! Я молилась за вас каждый день, утром и вечером! Я следила за каждым вашим шагом. Я прочла каждое ваше слово, появившееся в печати. Разделить р вами убогую хижину и черствую корку для меня желаннее, чем стать королевой всего мира. Согласна ли я? Да, да, да!
Что произошло в следующие мгновения, Изабелла едва ли помнила в подробностях. Это были минуты неземного блаженства, которого она ждала, не веря в его возможность… Наконец, отпустив ее из своих железных объятий, он сказал:
— Твои родители не отдадут мне тебя.
— Я это знаю, — ответила она. — Но я принадлежу самой себе, и я себя отдаю!
После этого Ричард Бертон нанес несколько визитов Эранделлам на правах знакомого из Булони. Он приятно поразил, заинтриговал и, наконец, очаровал леди Эранделл, а отец Изабеллы был совершенно околдован им, так же как все братья и сестры. Старый лорд говаривал, когда речь заходила о необычайном госте:
«Не пойму, что кроется в этом человеке! Он положительно не идет у меня из головы: снится мне каждую ночь!»