Бертон вглядывался во мрак, ожидая, когда на черном фоне чуть заметными серыми полосками обозначатся дверные щели. Сквозь эти щели станут проползать первые лучи, сначала тусклые и расплывчатые, потом все более ясные и жесткие. Закаркают вороны, заголосят деревенские петухи, польются веселые краски восхода, и начнется новый день… Что-то нового он принесет?
Четвертая неделя была на исходе с отъезда Спика. За это время можно было бы, наверное, обойти кругом все озеро… Впрочем, Бертон не слишком огорчался длительным отсутствием своего компаньона. Досуг ему был необходим, в первую очередь для того, чтобы поправить здоровье. Он ел, пил, понемногу читал, писал, составлял словари африканских языков, а больше всего лежал на кровати и курил, то предаваясь воспоминаниям, то уносясь мыслью в будущее, рисовавшееся в зависимости от самочувствия то в светлых, то в мрачных красках. А может случиться, что и не будет никакого будущего… Достаточно схватить какую-нибудь новую болезнь, и ослабленный организм не выдержит; достаточно разгневать какого-нибудь своенравного вождя, вроде этого Каннины, и расстанешься с головой…
Солнечный луч бьет уже с некоторой высоты, протиснувшись сквозь щель над дверью, он чертит золотистую, ослепительно яркую полосу на стене, сползает на изголовье кровати, падает Бертону на исхудалое желтое лицо, на черную спутанную бороду… За стеной Валентин гремит котелками.
— Валентин!
— Сейчас, сэр, — доносится гнусавый тенорок. — Через пять минут будет готово!
Проходит полчаса, и появляется неряшливо одетый, нечесаный Валентин. Нерасторопными, неохотными движениями он ставит на табурет перед кроватью Бертона «суджи», сваренную на воде кашу из грубо помолотого риса, и кружку холодного молока. Запасы кофе и чая давно иссякли, сахара путешественники не видели со времени переправы через Малагарази…
Входит Мухабанья — раб, приставленный вождем Канниной для уборки жилища гостей, сутулый, неуклюжий, с короткой шеей и огромной головой. Он привезен сюда еще мальчишкой, откуда — он сам не знает. В неурожайный год мать продала его заезжему купцу, чтобы накормить остальных детей. С тех пор его много раз перепродавали. Мухабанья боится, что его опять продадут кому-нибудь из ваньямвези, пришедших с караваном. Он знает, что нетрудно будет сбежать от них и вернуться к прежнему хозяину, но все же лучше обойтись без лишнего беспокойства. Поэтому он с великим старанием подметает пол густой веткой тутового дерева, кряхтя и шумно дыша для большей убедительности, и этой же веткой бесстрашно атакует усеявших стены огромных ос, невесть почему избравших комнату Бертона местом своего ночлега. Расправившись с осами, он растапливает железную печку, некоторое время держит свои корявые руки над дымком, поднимающимся из дверцы, спохватывается под испытующим взглядом Бертона, снова хлещет по стенам своей веткой, озираясь на грозного музунгу, дабы удостовериться, что тот оценил его усердие, после чего, втянув голову в плечи, на цыпочках выходит вон…
Следуют визиты шейха Саида и джемадара. Они сидят, справляются о здоровье, глазеют по углам, надеясь приметить хоть какой-нибудь признак близкого отправления из этого осточертевшего им малолюдного места, но ничего нового не замечают и уходят так скоро, как позволяет приличие. Бертон садится за книги и дневники, то и дело прерывая свои занятия, чтобы выкурить трубку. Валентин чистит ружья и пистолеты, протирает и смазывает патроны, штопает одежду и готовит второй завтрак — ту же рисовую кашу на воде, сопровождая все это жалостными вздохами и недовольным ворчанием.
В жаркий полдень слуги спят, а Бертон снова лежит на койке и курит, курит, курит… От Спика никаких известий… Один местный торговец давно уже привез от шейха Хамеда письмо, в котором тот подтверждает свою готовность предоставить дахабию англичанам. Чем же там занимается Спик?
На обед Валентин жарит рыбу. Здесь все время или рыба или птица — мясо в Уджиджи редкость. Рыба в Танганьике па европейский вкус плохая, то слишком грубая и жирная, то водянистая и безвкусная, и только угри да маленькие креветки напоминают о прелестях европейской гастрономии. Самое лакомое во всем обеде — растительные гарниры, которые Валентин недурно готовит из местных помидоров, артишоков, ямса, сладкого картофеля и всевозможных бобов, среди которых белая фасоль, приготовленная в виде пюре, не раз заставляла Бертона подумать, что жизнь все-таки прекрасна.