— Немедленно проведите с личным составом воспитательную работу по поводу произошедшего, товарищ политрук... — из канцелярии донесся голос ротного. — Немедленно! А то мы так навоюем...
— Так точно, товарищ майор... — быстро отозвался Уланов.
— Пусть Корнеев напишет рапорт, а вы, товарищ уполномоченный готовьте акт, я подпишу. Да, прямо сейчас. Черт... понабирают контуженных... говорил же я, наплачемся еще...
— А что со стрельбами? — встрял Рощин, явно чтобы сбить майора с темы.
— Какие стрельбы? — взвился майор. — Какие, я спрашиваю? Особенно после случившегося? Не пацаны в роте, все обстрелянные. А эти мудаки боятся, говорят нет средств для обеспечения, мол, где мы вам найдем роту НКВД для охраны. По-своему они правы.
— В любом случае оружие к нормальному бою привести надо, — настаивал замполит. — Хотя бы пулеметы. Сами понимаете, товарищ майор...
— Да все я понимаю, меня никто не понимает. Забудь, сказал, о стрельбах. Я в управление фронта, Рощин, остаешься за меня...
Злой и красный ротный выскочил из канцелярии и быстрым шагом пошел к полуторке.
Ваня поправил ремень СВТ на плече и еще раз вздохнул. Что такое непристрелянное оружие он почувствовал на своей шкуре в третью свою попытку выжить. Тогда с десяти метров он пять раз подряд промахнулся по немцу из подобранного на поле боя карабина, на вид абсолютно исправного. В результате пришлось заполошно бежать наобум, куда глаза глядят. Закончилось все плохо. Мина, оторванные ноги, мучительная смерть.
«Ты хоть пристрелянная? — вежливо поинтересовался он у своей винтовки. — Молчишь? Очень хочется надеяться, что пристрелянная...»
— Видел, красноармеец Куприн? — на крыльцо вышел взводный Рощин.
— Так точно, товарищ старший лейтенант, — быстро отозвался Ваня. — Все видел.
— И что скажешь? — хмыкнул старлей, доставая папиросу из портсигара. — Ты же тоже считаешь несправедливым, что тебя отправили в штрафную роту. Не бойся, говори честно.
«Иди ты нахрен...» — мысленно послал его Иван, но ответил совсем другое.
— Честно? Ну что же, товарищ старший лейтенант. Лично мне плевать где воевать, в штрафниках или еще где. И воюю я не за награды и не за звания. Но у каждого своя правда... — тихо сказал Ваня. — Но сейчас до нашей правды никому дела нет. Наша правда победить не поможет. И если я вам сейчас сломаю кадык со злости, стране это тоже не поможет. Мне это тоже ничем не поможет. Так что лучше я сломаю кадык какому-нибудь немцу.
Тут Ваня сам охренел от того, что наговорил и приготовился к пуле в лоб.
Но Рощин не стал хвататься за пистолет, вместо этого он странно усмехнулся и с хорошо заметным одобрением в голосе бросил:
— Хороший ты парень, Куприн. Но сильно колючий. Береги себя...
Только ротный убыл, штрафников выстроили, и Уланов закатил воспитательную работу на добрых полтора часа. Говорил он толково, грамотно расписал ситуацию от начала до конца, но вряд ли личный состав проникся именно его словами. Личный состав уже без политрука на примере несчастного бывшего старшего сержанта понял, что миндальничать никто с ними не будет. А если точнее, они и до этого понимали, что находятся не в детском саду, но теперь в этом окончательно убедились.
Без разговоров среди штрафников по поводу случившегося не обошлось. Мнения разделились на два лагеря, одни обвиняли Велигуру, а другие обвиняли врачей допустивших контуженного в боевую часть. Командиров и трибунал очень предусмотрительно не обвинял никто.
Якут Петр Петров сказал очень коротко:
— Дулака.
Правда кто «дулака» не уточнил, но Ваня понял, что оба.
Аллахвердиев стал полностью на сторону взводного:
— Зачем командыр пилевать? Если я старика дома плюну, меня жопа на глаз натянут...
— Глаз на жопу, — глубокомысленно подсказал комод.
— Слуший, какая разница? — удивился Мамед. — Все равно плохо будит!
Иван ничего не говорил и ни с кем случившееся не обсуждал. Во-первых, ему было плевать, а во-вторых, он догадывался, что у отцов-командиров среди личного состава есть свои глаза и уши.
Потом вернулся ротный из управления фронта, и рота начала ускоренно готовится к маршу. Всем сразу стало ясно, что с формированием покончено и для личного состава опять начинается война.
Но до конца дня случилось еще одно происшествие, а точнее даже несколько.
Сначала красноармеец Сидоров, ничем не примечательный тихий парень, из отделения Ивана потерял сознание.
Просто взял на ходу и упал, закатил глаза и пустил слюну.
Выглядело все это очень ненатурально, актерским талантом красноармеец явно не обладал.