— Что-то не так? — заметив ее странное поведение, поинтересовался граф.
— Я… — Анна поглядела на улицу и, еле слышно в шуме льющегося дождя, произнесла: — Ничего.
Граф понял все, хотя она так ничего не сказала. Ему, казалось, не нужны были слова, чтобы понять причину ее беспокойства.
— Но вы хотите, что-то сказать. — Граф не отводил от нее испытующего взгляда. — Говорите, не бойтесь. Я отвечу на ваш вопрос, какой бы он ни был.
Слова графа Анну успокоили, и она, вдохнув ртом сырой воздух, робко начала:
— Я вас никогда не спрашивала о прошлом, о том, почему вас прокляли. Не хотела расстраивать и бередить раны. Однако, мне кажется: если есть даже небольшая вероятность, что у меня окажется метка истинной, то я имею право знать, почему с вами поступили так несправедливо.
Граф молчал. Он не изменился в лице, будто бы знал в глубине душе, что Анна непременно однажды заговорит об этом. И неосознанно готовился к тому, чтобы наконец раскрыть свою тайну.
Анна ждала. Ожидание томило ее душу и напрягало нервы. Она смотрела на него, с мучительной надеждой гадая, отвергнет ли он ее желание узнать о его прошлом или, напротив, раскроется перед ней, как распускается бутон цветка, открывая нараспашку дверь ко всем потаенным уголкам далеких воспоминаний.
— Я поняла, — Анна разочарованно опустила глаза, когда осознала, что граф не оправдает ее надежды и не поделится ответами на так интересующие ее вопросы, — глупо было с моей стороны думать, что вы расскажете.
Она откинула в сторону плед и, держа тонкими длинными пальцами твердый переплет книги, уже встала с пола, как ее остановил голос графа:
— Постойте!
От неожиданности Анна замерла и посмотрела на него робко и неуверенно.
— Я… — граф замялся. Ему было явно тяжело произносить что-либо. Но он тихо выдавил из себя спустя пару мгновений: — Наверное, мне нужно сказать. Однако я не привык кому-то рассказывать о тогдашнем времени. Для меня это тяжело и больно.
— Знаю, — живо спохватилась Анна, села обратно и, задрожав от холода, укрылась пледом, — знаю, что тяжело. Но это надо пройти, оставить позади. Если вы выговоритесь, сами увидите, как легко станет у вас на душе.
Всего пара фраз графа помогла Анне обрести надежду, которая то и дело сверкала искорками в ее глазах. Она с воодушевлением ожидала, когда он заговорит. Не торопила, готовая ждать сколько угодно, даже если молчание становилось напряженным.
Граф сглотнул ком в горле.
— В прошлой жизни я был не графом, а занимал еще более высокое положение в обществе, я был членом королевской семьи. И когда мой отец отошел в мир иной, его место по закону передалось мне. Золотую корону со всей ее тяжестью и последующей огромной ответственностью возложили на мою юношескую голову. Я был тогда к этому не готов, лишенный поддержки отца и матери, скончавшейся от злой чахотки, когда мне было всего два года. Рядом со мной находился только Сэм, он был моей опорой.
Анна затаила дыхание. Она все это знала из сновидений, непонятно почему приходящих к ней каждый день.
— Как правило, врагов у короля всегда имеется в достатке, потому и я не стал исключением, — продолжил граф, обратив грустный взор на силуэты гор вдали, проглядывающие сквозь туман. — Мои враги желали мне смерти, строили интриги и организовывали перевороты, чтобы свергнуть меня с трона. Но я держался крепко, словно за невидимую веревку, отпустив которую, я бы свалился с края скалы вниз, в бездонную яму, откуда никогда не выбрался бы. Потому я не выпускал эту воображаемую веревку из рук и крепко-крепко за нее держался.
Анна наморщила лоб. Она вспомнила Ареона из сна. Он приходился принцессе дядей по линии отца. Но едва ли его можно назвать хорошим родственником, ведь любящим членам семьи не подобает иметь намерения свергнуть племянника с трона, по праву ему принадлежащему. Но Анну больше тревожила не корыстная цель Ареона по отношению к Георгу, а то, что Ареон грозил королю Эмирею смертью.
— Но враги мне были нипочем, я стойко держался. Наверное, потому, что тогда мне было нечего терять. Но в жизни неожиданно появился яркий лучик солнца, осветивший для меня весь мир и вместе с верой в будущее поселивший во мне еще и страх. Дикий страх потерять этот луч и исчезнуть во мраке этого жестокого мира. — Желтые глаза графа потускнели, увлажнились. — Но всегда бывает так: то, что полюбишь больше жизни, у тебя отнимают. И человек становится уязвимым и слабым, если ему есть что терять. Начинаешь бояться той силы, которая может у тебя отнять самое дорогое.