Руки Ан’яны обмякли, соскользнули с моих плеч, тело конвульсивно дернулось.
Укачивая ее, как маленького ребенка, я не мог пошевелиться, только продолжал шептать слова извинения, никому не нужные, болезненные и бессмысленные.
Свет в зале померк, мир будто выгорел под палящим солнцем. Мрак медленно подбирался к нам, протягивал скользкие холодные щупальца, хозяйничал под кожей и сжимал сердце в когтистой лапе, а я все никак не мог отпустить бездыханную Ан’яну, будто слова были способны вернуть ее к жизни.
— Если бы ты мог выбирать, то кем бы ты был, Фэд?
— Я бы выбрал не быть…
69. Шиповник
Сон подкрался тихо и ударил по голове с размаху, вышибая на раз все мысли и тревоги.
Сил моих хватило только на то, чтобы обработать рану Флоренс и устроить ее удобнее, но уже через час девушка бредила и пыхала жаром, как раскаленная печка. Мазюкалка Эрты хоть и помогла, но что-то определенно проникло в кровь с ударом острых когтей и мучало Флоренс кошмарами и бесконечными пробуждениями, мешая ей спать.
Изнывая от лихорадки, девочка свернулась на полу в клубочек и болезненно всхлипывала, а я иногда могла уловить обрывки фраз и молитв неизвестно кому.
С каждым тихим стоном я все больше отчаивалась.
Здесь лекарства не найти, а Флоренс срочно стоило бы лечь в капсулу регенерации, серьезно проколоться антибиотиками и пройти обследование. Даже Буря смотрел на нее с каким-то подобием жалости во взгляде, но упрямо молчал. Я знала, что руки у него давно затекли за спиной и если разрезать веревки, то парень будет скулить не хуже Флоренс, но он упорно молчал и не пытался заговорить или отвлечь внимание. И сбегать не торопился.
Понимал, наверное, что против летучих тварей не выстоит один, — много их вокруг. Не было сомнений, что это те же самые существа, которых я видела на скале, вглядываясь в небо. Значит, где-то здесь у них гнезда, — весь город может быть их вотчиной.
Будто нам было мало того, что он полностью изрыт корнями, а некоторые улицы и вовсе разрушены! Теперь придется опасаться и атаки с воздуха.
Отныне мы были нужны друг другу ради выживания, но я ни на секунду не забывала, что Буря — мешок сюрпризов. И он попытается выкинуть какую-нибудь дрянь, как только станет безопасно.
— Траванули ее, — пробормотал Буря, заметив мой пристальный взгляд. — Будем сидеть на месте — и твоя подружка не доживет до спасения. Если вас вообще кто-то собирается спасать.
Последние слова он произнес с усмешкой, отчего под ребрами зашевелился нехороший ледяной комок.
Я не сомневалась, что нам удастся выбраться отсюда, нутром чуяла, что нужно подождать еще немного, подать сигнал и затаиться.
Но усталость с каждым разом, с каждой новой мыслью откусывала от этой уверенности крохотный кусочек. Прожевывала ее с хрустом и выплевывала мне под ноги, громко хохоча.
Прижав руку к груди, там, где закручивался лихими спиралями узор ворона, я прикрыла глаза и уперлась затылком в стену. Камень был нагрет до предела. Вся комната походила на одну большую кремационную печь, и каждая косточка в теле могла вспыхнуть в любую секунду.
Опасности дороги глушили тоску, но в момент покоя она вытянулась в полный рост, нависла надо мной и рассматривала желтыми глазами, готовая воткнуть клюв под ребра.
К горлу подкатил удушливый комок, но я не хотела лить слезы перед Бурей. Он точно не из тех, перед кем я бы показала слабость и боль.
Возможно, будь я одна…
Хотелось встать и выйти на улицу, глотнуть воздуха, но оставлять Флоренс с врагом, пусть и связанным, было слишком опасно. Девочка не смогла бы дать отпор.
— Еще не поздно передумать, Ши, — Буря решил подать голос, но меня почему-то вообще не волновали его слова. Не раздражали, не будили внутри привычную злость. Все выветрилось, растворилось в тусклых переливах силового барьера над головой. — Если мы вернемся на Заграйт с Ключом, то я сам прослежу, чтобы твоей подружке оказали лучшую помощь.
В горле булькнул смех, и Буря нахмурился, быстро растеряв изрядную часть напускной доброжелательности.
— Извини, — проговорила я. — Это у меня рефлекторная реакция на чушь.
Буря собирался ответить что-нибудь колкое — по лицу было видно, как он напряг все остатки гордости и злости, чтобы выдать зубодробительную тираду, полную кислоты и яда, — но странное шуршание на улице заставило его напрячься и прислушаться.
На крышу, будто нескончаемым потоком, сыпались сухие листья. Шелест казался абсолютным, он заполнял собой все уголки комнаты, каждую трещинку в стенах.