— Какая скука, — протянула Каифа. — Только не вздумайте глупить!
Пару накрыла тонкая серебристая сеть, намертво прикрутившая их к земле четырьмя внушительными «якорями».
— Заканчивай с этой маленькой дрянью, любимый! — хохот женщины больно резанул слух. — У нас еще много дел впереди. Угнать корабль, например. Доставить выживших на Заграйт. Ух, нет сил ждать!
Я не смогу блокировать его вечно, не смогу подобраться достаточно близко!
Ничего не могу сделать. Я бесполезна, беспомощна…
Нырнув под клинок, я получила увесистый удар в бок и кубарем покатилась по земле. Кровь плеснулась во рту, язык обожгло острой болью, когда я непроизвольно сжала зубы, а вязкая горячая влага потекла по подбородку.
Краешком глаза я заметила тяжелые сапоги магистра, когда он застыл рядом. Крепкая рука намотала на кулак мои волосы и с размаху приложила меня головой об пол. Мир поплыл, раскрошился, как засохшее печенье, а тупая боль, когда магистр потянул вверх, почти не ощущалась.
— Пожалуйста… — прошептала я, даже не зная, о чем прошу.
Магистр остановился, а я поняла, что почти не касаюсь ногами пола, а меч остался валяться внизу — не дотянуться.
Вытянув инъектор из кармана на бедре, я нажала на кнопку, выпустив из стальной оболочки тонкую иглу.
Она вошла в бок магистра как раз в тот момент, когда его клинок прошил меня насквозь.
Сталь провернулась в ране, обожгла нестерпимым холодом.
— Кха… — выдохнула я, пачкая его белоснежную рубашку кровью и слюной.
— Флоренс! — крик Ши казался бесконечно далеким, тихим и блеклым.
Все вокруг потеряло краски, посерело, налилось тяжелой болью. Мир превратился в одну пульсирующую точку под грудью, откуда толчками выплескивалась моя жизнь.
Магистр припал на одно колено, клинок уперся в землю, шевельнулся и рассыпал по внутренностям невидимые языки пламени, которые, казалось, могли выжечь саму мою душу.
Моргнув, я подняла голову, искала его взгляд: хотела понять, помогло ли.
Спасла ли я его…
На щеку упало что-то горячее. Скатилось вниз и коснулось губ.
Соленое.
Прямо как слезы…
Глаз магистра я так и не рассмотрела: не могла сфокусироваться, сморгнуть мрак, заслонявший собой все вокруг.
Где-то пронзительно хохотала девушка-шакал, что пришла попировать на моем трупе. Она только и ждала, когда последний вздох сорвется с губ, чтобы зарыться пастью в остывающее тело.
Впрочем, хохотала она недолго. В ее горле что-то булькнуло, сломалось. С губ сорвался пронзительный визг.
Повернув голову, я только могла рассмотреть, как она рвет тонкими пальцами волосы и царапает лицо. Изуродованное, обожженное почти до кости. Сама Саджа не знает, какие модификации уберегли ее от выстрела, но сейчас Каифа больше походила на восставший из могилы труп.
Она полосовала огрубевшую кожу, будто что-то там, под ней, сводило ее с ума. Каифа визжала и визжала, на одной ноте, захлебывалась словами и проклятиями; а магистр поднялся, достал из-за пояса короткий стилет и двинулся к ней черной полуразмытой тенью.
Каифа покачнулась, как стебель высохшей травы под напором безжалостного ветра. В ее кулаках были зажаты пучки волос, глаза закатились, а с подбородка свисала нитка слюны.
Вот и все, — прошептал Бардо.
— Вот и все, — проговорил магистр, вгоняя стилет под подбородок Каифы.
— Вот и все… — пробормотала я, закрывая глаза.
84. Фэд
Я хотел все забыть. Я надеялся, что этот кошмар сотрется из памяти, как худший из снов, и никогда больше не вернется, не проберется ледяными щупальцами ужаса и отчаяния мне в сердце и не устроит там кровавое пиршество.
Я шептал слова о прощении, но Канарейка их не слышала, и в первое — самое жуткое — мгновение я подумал, что все: я убил ее. Она мне доверилась, а я подвел. Не смог побороть тошнотворный мрак, что скрутил меня по рукам и ногам, превратив в послушную куклу Каифы.
Я убил свою Птицу.
Не спас…
Когда стилет нашел свою цель, я испытал торжество. Горькое, блеклое — оно не могло сравниться с накатившей волной облегчения, когда Герант развеял мои худшие страхи: Канарейка жива.
Может, моя рука дрогнула в последний момент. Может, она все так рассчитала, чтобы не напороться сердцем на сталь. Не плевать ли? Птица дышала, и эту мысль я прокручивал в голове снова и снова как заевшую запись — будто никак не мог поверить, что еще не все кончено.
Я не мог оставаться на корабле, мне нужно было подумать, прежде чем Канарейка придет в себя, прежде чем я смогу с ней заговорить; и взяв Ши, мы вернулись в бордель, чтобы проверить, уцелел ли хоть кто-то еще из девушек Госпожи.