32. Шиповник
Не знаю, сколько времени прошло. Несколько часов?
Несколько дней?
Рану на боку быстро подлатали и обработали. Никакого регенгеля — только простейший антисептик, холодная игла и нить. Хорошо хоть закрыли повязкой после штопки.
Все это я определяю на ощупь, потому что глаза предусмотрительно завязали; и хотя я меньше всего хочу поддаться панике, но удушливые разрушительные волны становятся все сильнее с каждой бесконечной секундой.
О Бардо и Геранте никто не говорит. Кто-то приходит иногда и дает глоток воды, что-то колет в руку, меняет повязку и уходит.
И все это в гробовом молчании.
Первая же попытка задать вопрос заканчивается хлесткой пощечиной и разбитыми губами. Попытки освободиться приводят только к счесанным до крови запястьям и щиколоткам. Силовые путы впиваются в живот, и кажется, что они вот-вот перережут меня пополам.
Когда ожидание становится невыносимым, а я готова выть от бессилия — повязку с глаз снимают. Дают вдохнуть поглубже и осмотреться, в полной мере осознать безнадежность ситуации.
Комнатка крохотная, едва ли больше двадцати квадратных ярдов, заставленная невысокими стеклопластовыми серыми столами, на которых в изобилии громоздятся склянки всех форм и размеров. Тут тебе и кубики, и сферы, и пирамиды. В некоторых булькают разноцветные жидкости, другие под завязку забиты каким-то красноватым порошком. С левой стороны пылятся коробки с, Саджа меня разорви, бумагой.
Обычной такой, сероватой бумагой!
Даже у нас дома давно пользовались инфо-планшетами, а колония точно не считалась самой развитой в галактике.
— Удивлена?
Фокусирую взгляд на стоящем передо мной человеке.
Корэкс. Едко ухмыляется и смотрит так жадно, будто сто лет пленников не видел.
Саджа свидетель, я убью тебя лично, подлая тварь.
Голова тяжелая, а сознание то и дело норовит рассыпаться трухой и осесть на пол. Невыносимо хочется жрать, спать и оказаться подальше от этой долбаной планеты.
И до острой тошноты давит потребность выяснить, живы ли друзья.
Что они сделали с Бардо?
И где Герант?
Внутри щелкает и крутит, распирает во все стороны бессмысленная ярость. Она не позволит мне вырваться, ничем не поможет, — но остановить бурлящий горький шквал нет ни сил, ни желания.
Я бы почувствовала, если бы с Герантом что-то случилось? Я бы узнала о его смерти?
А если я осталась одна?
Дергаюсь, отчего путы только сильнее врезаются в ткань и кожу — и шире становится ухмылка врага.
— Вы — особый гость, — тянет Корэкс, а от его голоса веет гнилью и могильным холодом. — Я никогда не думал, что заполучу полукровку.
— Для чего? — вместо жесткого вопроса — глухой хрип. В глотке сухо, как в пустыне, а некто с водой уже давно не приходил.
— Просто интересно кое-что проверить. Ведь не каждый день в руки попадает полукровка, — мужчина делает шаг в сторону, открыв моему взору стол за его спиной и черно-синий куб: фут на фут, испещренный ядовито-красными прожилками. Камень пульсирует и искрится, как живой. По шероховатой поверхности прокатываются мелкие волны.
Так подрагивает человеческая кожа, когда под ней бьется сердце.
Во рту неприятно щиплет, будто кто-то дал глотнуть соленой воды, а виски сдавливает с такой силой, что я невольно вскрикиваю.
— Чувствуете, да?!
В голосе Корэкса такое восхищение и благоговение, что кажется — этот ублюдок вот-вот запрыгает на одной ножке и пустится в пляс. Потирая руки, он пристально рассматривает мое лицо, заглядывает в глаза, а через секунду жестко фиксирует голову силовым обручем, не позволяя отвести взгляд от странного камня.
Тонкие губы превращаются в нитки, растягиваются в безумной улыбке, а в глазах — ни капли сострадания, ни единой крупицы здравого рассудка. Там мрак и могильная плесень, ничего больше.
— Не переживайте, — шепчет он, касаясь губами моего уха. — Когда эта штука с вами закончит, вы даже не вспомните своего имени. Страна безудержных кошмаров станет вашим родным домом, единственным пристанищем, а потом…
Мужчина щелкает пальцами прямо перед моим лицом и отступает в сторону.
— Мы запишем все, что вы скажете, а затем вскроем и исследуем. Разве не волнительно?!
— Я убью тебя, сука. Это тоже запиши.
Корэкс презрительно морщится и отмахивается от моих слов, как от надоедливого насекомого.
— Да-да, конечно, — бормочет раздраженно и придвигает стол ближе, чтобы между мной и жуткой каменюкой осталось не больше фута. — Наслаждайтесь. Ни в чем себе не отказывайте, а я пока займусь вашими спутниками.